Поэтому для характеристики православия принимаются разные ходячие сентенции, употребляемые (иногда и защищаемые) также и самими православными. На деле этим вносятся новые недоразумения, где внутреннее подавляется внешним и искажается от подобного насилия. Такой наиболее распространённой ошибкой является убеждение, что православие – националистическая форма христианства; оно получает в нём и национальное ограничение, и националистическую исключительность, когда, замыкаясь в рамки своей национальности, придаёт ей права преимущественного обладания и необходимого посредничества в получении и раздачи христианских благ. В частности, в современной России бытует мнение, что слово «православный» – синоним слова «русский» (утверждается, что православных в России 80%, потому что 80% – русские). Данный тезис был вброшен в массовое сознание в 1900 гг. самой иерархией Русской православной церкви из политических соображений, чтобы консолидировать массы для отпора надвигающейся угрозы со стороны других конфессий (христианских и нехристианских). Опорой для такого понимания служат общепринятые (даже у православных) названия «Греко-Восточное православие» или «Восточная Греко-Российская церковь». Здесь эпитеты отмечают отличительные свойства предмета, и о нём приобретается такое суждение, что православие представляет собой нечто «греко-восточное» или «восточно-греко-российское». В этой комбинации слов националистический аспект оказывается если не единственным, то доминирующим. Но и нельзя отрицать, что для данного воззрения есть исторические оправдания и фактические подкрепления. Греческая Византийско-Константинопольская церковь имеет величайшие заслуги в том, что преемственно сохранила православие во всей типичности и спасла его от уничтожения и поглощения. Православие обязано ей тем, что среди тяжёлых исторических превратностей оно не погибло под гнётом ислама, не поддалась напору инославной пропаганды – особенно со стороны католицизма, усиленно стремившегося к полному владычеству на Востоке. Греческий национализм исторически слился с православием и ограждал его самим своим самосохранением, в свою очередь, находя в нём духовный базис для своей самобытности. Православие и эллинизм объединились в тесной взаимосвязи, поэтому первое стало квалифицироваться вторым. И христианский эллинизм осуществлял и развивал этот союз именно в националистическом духе. Религиозный аспект являлся фактором национальных стремлений, устремляясь на служение панэллинистическим мечтаниям, которые глубоко вплетались в религиозно-православную стихию и сообщали ей свой колорит, наделив достоинством и правами «этнарха» для всех христианских народов Востока именно византийского патриарха, который почитался живым и одушевлённым образом Христа. В результате получалось, что всё духовно-христианское превосходство принадлежит эллинизму и другими может лишь вторично от него восприниматься. Для православия это значило, что оно всецело содержится в эллинизме и им распределяется под его господством и контролем. В этом отношении Хиосский и Ираклийский митрополит Григорий Византийский (по месту рождения; ум. в 1888 г.) свидетельствовал, что «миссия эллинизма – божественная и всемирная». Отсюда исконные и непрекращающиеся притязания на исключительное верховенство в православии собственно эллинизма как его обладателя и раздаятеля. По словам первого ответа тюбингенским богословам (от 5 мая 1576 г.) Константинопольского патриарха Иеремии II (1572–1579, 1580–1584, 1587–1595 гг.), говорившего о качестве «преемника Христа», греческая «святая церковь Божия есть матерь церквей и, по благодати Божией, первенствует в знании, неукоризненно хвалится чистотой апостольских и отеческих постановлений, и, будучи нова, стара по православию и поставлена во главу», поэтому «и всякая христианская церковь должна священнодействовать литургию так же, как и она», Греко-Константинопольская церковь.  В Константинополе всегда были тенденции к церковному абсолютизму в православии и там вовсе не благоволили развитию национально-автономных церквей, нелегко признавая их даже при иерархическом равенстве. В Константинополе совсем неохотно согласились на самостоятельность Русской церкви (в конце XVI в.) и не совсем помирились с автокефалией Элладской церкви (с середины XIX в.), а по отношению к Болгарской церкви выразили националистическую нетерпимость вплоть до церковного разрыва, объяснив это (во всём объёме) «под схизмой».