На Руси рубежа XV– XVI вв. противостояние преподобных Нила Сорского и Иосифа Волоцкого первоначально не имело принципиального характера и вполне укладывалось в русло древних сосуществовавших аскетических традиций. Однако вмешательство государственной власти вывело его из тишины монашеских келий на кафедру церковного Собора 1503 г., где великий князь Иван III Васильевич (1462–1505 гг.), поддержанный Нилом и другими белозерскими пустынниками, поставил вопрос «о землях церковных, святительских, монастырских», а церковные иерархи отстояли их незыблемость. Это было начальным этапом длительной борьбы по поводу монастырских имуществ, главным образом, недвижимых, завершившейся секуляризацией XVIII в. Если для Нила Сорского главным был поиск путей духовного совершенствования и спасения, а тип монастырского устройства должен был обеспечивать внешние материальные условия, то светская великокняжеская власть была заинтересована в ограничении монастырского землевладения. Нил Сорский не оставил пространного дискурсивного изложения своей позиции, ограничившись несколькими высказываниями с осуждением практики «стяжения сёл и притяжения многих имений». Но они вполне достаточны, если учесть лаконизм его писаний, а главное – его безмолвием, которое было не только индивидуальным духовным подвигом, но и нормой социального поведения, о которой он писал Гурию (Тушину), говоря о защитниках «монастырского богатства»: «Не подобает... на таковых речми наскакати, ни понашати, ни укорити, но Богом оставлять сиа, силен бо есть Бог исправити их». Исследователи задаются вопросом: «Как с этим согласовать выступление сорского пустынника на Соборе 1503 г.? В поддержку правительственной акции он предложил, «чтобы у монастырей сёл не было, а жили бы черныцы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием». Речь его на Соборе не полемика, не словесный «наскок» на противника, но попытка добиться осуществления на практике исповедуемого им аскетического идеала правовым, каноническим способом, т.е. с помощью законодательного соборного определения и решения государственной власти. Государственная власть не могла повторить новгородские конфискации конца XV в., т.к. они были вызваны исключительно политическими мотивами, и согласие на них митрополита было лишь формальностью; теперь же Ивану Ш было необходимо согласие освященного Собора. В каком объёме мыслилась реформа, для исследователей остаётся неизвестным. С достаточной долей вероятности они полагают, что этого в точности не знал и сам правитель, забежавший в своих намерениях слишком далеко вперёд и задумавший мероприятие беспрецедентное – перевод монастырей (как и митрополичьей и архиерейских кафедр) на государственное обеспечение (ругу): «Восхоте князь великий Иван Васильевич у митрополита, и у всех владык, и у всех монастырей сёла поимати и вся к своим соединить, митрополита же и владык и всех монастырей из своея казны деньгами издоволити и хлебом изооброчити из своих житниц». Но это, скорее, декларация, чем реальный замысел. Высказывающиеся иногда в историографии сомнения в подлинности и аутентичности соборного ответа 1503 г. (его составление связывается с периодом подготовки Стоглава) не подкреплены убедительной и безупречной аргументацией, не имеют решающих и необратимых доказательств. Одним из аргументов его принадлежности эпохе рубежа XV–XVI вв. является то, что соборный ответ 1503 г. по форме и структуре близок приговору Собора 1490 г., осудившего еретиков. Приговор 1490 г. состоит из «речи» митрополита Зосимы, произнесённой от имени всего освященного Собора, излагающей его решения и обращённой к еретикам, и «поучения всему православному христианству», также от имени митрополита и освященного Собора. Соборный ответ 1503 г. состоит из двух «посланий» от имени митрополита Симона и освященного Собора, которые приказано «говорити» перед великим князем дьяку Левашу; т.е. это «устное послание» или «письменные речи», обращённые к великому князю и тоже имеющие характер поучения.