В особенности это относится к Соловецкому монастырю – центру хозяйственной жизни Поморья, имевшему к тому же и большое стратегическое значение. Он достиг расцвета при игумене Филиппе (Колычеве), когда велись строительные работы, был заведён железоделательный промысел, усовершенствовано водоснабжение, техника кирпичного, мукомольного производства, способы приготовления кваса, улучшалось питание монахов и т.д. Монастырь имел не только промысловое, торговое, стратегическое, но и культурное значение: его библиотека была одной из самых крупных и значительных не только на русском Севере, но и во всей России. Разветвлённая и систематическая хозяйственная деятельность монастырей (прежде всего, наиболее крупных), рост монастырского землевладения, сосредоточение значительной судебно-административной власти и, как неизбежное следствие, возвращение в мирскую жизнь с её тяжбами, распрями и т.д. приводили к деформации принципа «отвержения мира», нарушали монашеский обет нестяжания и послушания. Поскольку в XV–XVI вв. монастыри с неизбежностью были вовлечены в процесс социально-экономического роста и возрождения страны, сопровождаемого формированием государственности и народности, то социальные аспекты монашеского аскетизма выдвигались в этот период на первый план, а их обсуждение приобретало полемический характер и становилось предметом обсуждения на церковных Соборах (в 1503 и 1531 гг.). Возникло «нестяжательство» как течение религиозной мысли (Вассиан Патрикеев, Максим Грек, старец Артемий, анонимный автор «Беседы Валаамских чудотворцев») и как монашеская практика («безвотчинное» скитское подвижничество, импульс которому был дан Нилом Сорским). Историк, богослов и библеист Антон Владимирович Карташёв (1875–1960 гг.) называл «стяжателей» и «нестяжателей» «богословскими партиями», сложившимися как под влиянием опыта Греческой и Болгарской церквей (обсуждение вопроса об идеальных монастырских уставах в связи с исихазмом и реформами патриарха Евфимия Тырновского), так и еретических движений на Руси (стригольников, жидовствующих). Автор допускал некоторую модернизацию, говоря о «партиях», а в их наименовании следовал историографической традиции, искажающей суть спора и терминологию источников. Обет нестяжания является одним из трёх обетов, даваемых при пострижении; в этом смысле все монахи должны быть нестяжателями. Кроме того, значение слова «нестяжатель» шире, чем обозначение единомышленников и последователей Нила Сорского; а слова «стяжание», «стяжатель» тогда не несли в себе отрицательно-оценочного содержания. Слово «стяжание» означало собственность, которая осуждалась лишь в случае «любостяжания», «многостяжания» (т.е. в сочетании с пристрастием к богатству, жаждой его накопления, ростовщичеством). А.В. Карташёв отмечал богословский характер полемики двух направлений и то, что на Руси вопрос о «стяжании» (собственности) достиг «такой остроты и совестливой оценки с точки зрения спасительности и святости не в его богословско-теоретической постановке, а в морально-практическом переживании». Русская православная святость постигала и осмысливала «великую и вечную религиозную антиномию Бога и мира, Неба и земли, Духа и плоти». Иосиф Волоцкий не только защищал общежительство (в тот период сопряжённое во многих монастырях с вотчиновладением), но и предпочитал его, не отрицая прямо пустыннического подвига, как не отрицали его церковная традиция и практика, опиравшиеся на примеры основоположника общежительства Пахомия Великого и пустынножителя Антония Великого. Нил Сорский избрал средний (царский путь), основываясь на опыте и уставах палестинских лавр (прежде всего, Саввы Освященного), афонских и сербских скитов Саввы Сербского. С именем Нила Сорского традиционно связывается направление, имевшее целью возрождение древнего, молитвенно-созерцательного, священнобезмолвствующего монашества, но его истоки, как и противостояние двух направлений (сначала скрытого, внутреннего, позже открытого), значительно старше и прослеживаются уже на рубеже XIV–XV вв.