Наёмный труд возможен лишь при условии его справедливой оплаты, исключающей возможность нанести обиду брату. Незначительное участие в товарном обмене должно исключать получение прибыли, но иметь целью приобретение необходимого и продажу собственных изделий; убыток был предпочтительнее. Отношение к вкладу определяется не только его размером, но и характером (имеется в виду источник вклада): если допускается небольшая по размеру «милостыня», то вклад, источником которого могло быть насильственное присвоение чужого труда, решительно отвергается. Одно из положений Устава Нила – отказ от благотворительности – кажется даже противоречащим общему духу его учения, но по существу свидетельствует о продуманности и логической завершённости его учения: благотворительность – функция богатства, отсутствие богатства исключает и благотворительность («а еже даяти просящим и заемлющих не отвращать, сие на лукавых повелено есть... Нестяжание бо вышши есть таковых подаяний»). В Завещании (завете) ученика Нила Иннокентия Комельского, основателя Комельского Спасо-Преображенского монастыря (1491 г.), содержится дополнительная информация. Сославшись на основные положения Устава Нила («о молитве, и о пении, како питаться, и когда подобает исходити потребы ради во благословено время, и о рукоделии, и о прочем»), он более подробно пишет «о церкви» (о возможности создания в пустыни новой церкви) и «о келиях». Монах мог поставить или купить себе келью (или несколько келий), но в случае ухода из обители не мог ни продать, ни отдать её никому, она оставалась в собственности игумена и братии, которые могли продать «избыточные кельи». Если монах возвращался, он уже не имел права на прежнюю келью, но предоставление ему кельи зависело от воли братии. Эти правила, существенно ограничивавшие личную собственность монаха, сближали скитские порядки с общежительными. Скит Нила относился к числу «особь сущих», но значительно отличался от других «особняков», например, московского Богоявленского монастыря, который «исстари был особняк, а не община», или от новгородских особножитий, преобразованных митрополитом Макарием. Особножительные монастыри могли иметь земли, сёла, доходы от которых не становились общей собственностью монастыря, но распределялись между братией. Хлеб из монастырских сёл или от «серебреников» (которые на серебро монастырское пашут) мог делиться следующим образом: половина – архимандриту, четверть – чернецам и четверть – священникам и диаконам. В такой же пропорции распределялись доходы от земли и от «пожен», отдававшихся «внаймы». Чернецы не имели доли в других доходах монастыря и монастырской церкви («годовое, или сорокоусты, и вписы, и молебны»), они распределялись пополам (архимандриту – половина, остальное священно- и церковнослужителям). Порядки Нилова скита включали ряд элементов общежительства. Так, здесь были и общие труды монахов, в скиту имелась мельница. Главное отличие скита Нила от других «сущих особь» монастырей и пустынь заключается не только в его «безвотчинном» характере, но, прежде всего, в особом типе внутреннего, духовного подвижничества – «мысленном делании», «умной молитве», чему посвящены 11 «слов» (глав) его главного сочинения («Большого устава»). В первых четырёх «словах» преподобный писал о сущности внутренней борьбы с помыслами и страстями, в пятом (основном) – о каждом из восьми греховных помыслов и «брани» против него (чревообъядение, помысл блудный, страсть сребролюбия, страсть гнева, помысл печальный, дух уныния, страсть тщеславия, гордостный помысл). Остальные шесть глав посвящены способам и средствам духовной брани (молитве к Богу и призыванию Его святого имени, памяти о смерти и о Страшном суде, внутреннему сокрушению и слезам, беспопечению о земных нуждах, безмолвию). Учение и установления Нила Сорского, его сподвижников и последователей, сохранявшиеся и в Нило-Cоpском скиту, и в других строгих обителях, послужили связующей нитью между древними аскетическими традициями и русским старчеством ХIХ–ХХ вв. Оптинские старцы, издавая в 1847 г. житие преподобного Паисия (Величковского), присовокупили к нему «предисловия» ученика Паисия Василия Поляномерульского к книгам Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия, Пресвитера и Нила Сорского, акцентируя в их учении то, что оказалось созвучным старчеству Нового времени.