В литературе Просвещения противоборствующие тенденции постоянно проявляли себя: поиски идеального образа (что очевидно и в винкельмановском классицизме) и стремление к обнажённой правде. «Римские элегии» – опыт поэтического синтеза: «Мрамора тайна раскрылась: закон постигаю в сравненьях, Глаз, осязая, глядит; чувствует, глядя, рука...» Творчество Гёте 1790 гг. многогранно. Завершаются старые сюжеты, возникают новые; начавшаяся в 1794 г. дружба с Шиллером ещё больше стимулирует творческую активность Гёте. Они обсуждают широкий круг вопросов, обмениваются мнениями о произведениях друг друга, размышляют над судьбами современного искусства. Их переписка (опубликована в 1828 г.) – один из самых значительных документов эстетической мысли конца XVIII – начала XIX в. На 1790 гг. также падают интенсивные научные поиски Гёте в области естествознания. Любопытно, что первая беседа двух поэтов была связана с ботаническими экспериментами Гёте. Когда он нарисовал схему растения и сказал, что пришёл к понятию «прарастения» опытным путём, Шиллер воскликнул: «Это не опыт, а идея!» Сразу произошло размежевание: Шиллер в истолковании явлений шёл от идеи, Гёте стремился осмыслить наблюдаемые факты как учёный-материалист. Но участники спора оценили плодотворность такого столкновения мнений, и, хотя каждый из них шёл своим путём, их духовное развитие обогащалось взаимным влиянием. В 1794–1796 гг. Гёте работает над новым вариантом романа о Вильгельме Мейстере – «Годы учения Вильгельма Мейстера». Некоторые главы прежнего варианта были сохранены, но подчинены другому замыслу (позднее этот жанр стали называть «воспитательным романом», точнее, романом воспитания личности). Сын зажиточных бюргеров Вильгельм Мейстер отказывается от актёрской карьеры, которую он, было, избрал как единственно позволяющую бюргеру развить все его физические и духовные дарования, стать независимым в условиях феодального окружения, даже играть заметную роль в жизни страны: «На подмостках образованный человек (бюргер) такая же блестящая личность, как и представитель высшего класса» (дворянства). Он отказывается от своей мечты и кончает тем, что, преодолев свою бюргерскую гордость, отдаёт себя всецело в распоряжение некоего тайного дворянского союза, который стремится сплотить вокруг себя людей, имеющих основания бояться революционного переворота: «Наша старая башня даст начало обществу, которое может распространиться по всем частям света… Мы взаимно гарантируем друг другу существование на тот единственно случай, если государственный переворот окончательно лишит кого-нибудь из нас его владений». Вильгельм Мейстер не только не посягает на феодальную действительность, но даже готов рассматривать свой сценический путь как некоторое «своеволие» по отношению к ней, поскольку он пришёл к театру, окрылённый стремлением возвыситься над этой действительностью, развить в себе желающего господства бюргера. Театральные увлечения Вильгельма, его пребывание в труппе странствующих актёров предстают в новом романе лишь как этап в жизни героя. В конце романа он приходит к убеждению, что смысл жизни – в полезной практической деятельности. Это очень близко к финалу вольтеровского «Кандида»: «Каждый должен возделывать свой сад». И так же, как в «Кандиде», эта просветительская идея обнаруживала в тогдашних общественных условиях свою недостаточность. Ведь призыв Вильгельма к предприимчивости и труду объективно означал примирение с политической и социальной отсталостью страны – словно не было только что отгремевшей Французской революции.