История Фауста начинается с того, что он восстаёт против старой, схоластической науки, отвергает мёртвое знание – для него это «хлам и тлен». В решительности и бескомпромиссности такого отрицания ощущается дух революционной эпохи. Проблема познания в «Фаусте» неотделима от мысли о судьбе человека. Именно о достоинстве и призвании человека идёт спор в «Прологе на небесах». В речи Мефистофеля человек принижен, низведён до уровня мелкой твари: «Ни дать ни взять кузнечик долгоногий, Который по траве то скачет, то взлетит...» За этими словами стоит целая эпоха христианского смирения и покорности и связанная с ней концепция, обезоруживающая человека перед лицом природы, а главное – перед всеми силами, которые противодействуют его росту и движению вперёд. И примечательно, что жребий кабинетного, оторванного от жизни учёного Гёте также считает приниженным. «Я равен червю, который копошится в пыли», – в отчаянии восклицает Фауст, когда убеждается в своём бессилии сравняться с Духом Земли: «Не я ли замкнут в комнате моей, Где сотни полок вдоль но стенам виснут? И хламом, тысячами мелочей В мир, молью съеденный, не я ли втиснут? Здесь обрету ль, что нужно мне? Из тысячи ль томов узнать мне надо, Что люди всюду плачут в тишине, А двум ли, трём ли жизнь была усладой?..» Казалось бы, социальные вопросы не стоят в центре трагедии. Как выясняется, Фауст глубоко озабочен людскими страданиями. И судьбы страждущих, и мысль о помощи им – один из критериев в оценке схоластической науки и в поисках путей к подлинному познанию мира. В сцене «За городскими воротами» живописная картина весеннего народного праздника также нужна поэту не только для того, чтобы передать колорит эпохи. Гёте смело вписывает сюда образ Фауста, вводит его в круг крестьян. И когда возле Фауста собирается народ, и старый крестьянин благодарит учёного за помощь во время эпидемии, утверждается важный критерий подлинной науки: она призвана служить людям. Фауст взволнован: он ведь знает, что эти почести не заслужены им – наука была бессильна против страшной болезни. Именно в этой сцене острее всего раскрывается антитеза между Фаустом и Вагнером. Вагнер не понимает ни волнений Фауста, ни его стремлений, ни его думы об ответственности перед народом: «Нет, что мне крылья и зачем быть птицей! Ах, то ли дело поглощать За томом том, страницу за страницей!» В идеологии самого Просвещения было немало метафизики, догматической защиты отдельных положений. Тем значительнее замысел Гёте осудить проявления догматизма в любой форме. В «Прологе на небесах» Господь (не имеющий, конечно, ничего общего с каноническим христианским Богом), отвергая человеконенавистнические наветы Мефистофеля, всё же «прикрепляет» Мефистофеля к Фаусту: «Слаб человек: покорствуя уделу, Он рад искать покоя, – потому Дам беспокойного я спутника ему: Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу!» Мефистофель – антагонист Фауста, но такой, без которого движение Фауста вперёд было бы невозможно. Истина рождается в процессе диалектического развития, в борьбе двух противоборствующих начал – это было открытие Гёте, но открытие не умозрительное, а претворённое в художественные образы. При этом он считал, что его собственное «я» вложено не только в Фауста, но и в Мефистофеля. Значимость образа Мефистофеля ощутимо подчёркнута на протяжении обеих частей трагедии. Фантастическая фигура Духа отрицания выписана так колоритно и по-своему индивидуально самобытно, что стала одной из коронных ролей в репертуаре многих выдающихся актёров. Горячей убеждённости Фауста, его безграничной вере в человека противостоит сомнение и неверие Мефистофеля. Но в этом скепсисе есть своё рациональное зерно.