Центральная концепция христианства окончательно сформировалась только в V в. н.э. Специфика христианства, конечно, не в учении о сверхчеловеческом посреднике между земным и небесным планами бытия. Такой образ известен в той или иной мере самым различным религиозно-мифологическим системам (например, «божественные» цезари в обиходе римской имперской государственности). Однако Христос – не промежуточное состояние полубожественности и получеловечности, но парадокс соединения обоих начал в их полном виде. Христианский богочеловек разделяет не только общие условия человеческого существования, но и специально самые неблагоприятные социальные условия. Будда приходит в мир в царском дворце, Христос же рождается в стойле для скота. Будда тихо и торжественно умирает, а Христос претерпевает казнь. В своем качестве неправедно казненного Христос сопоставим с Сократом (это сравнение приводят и некоторые раннехристианские авторы). Но если «красивая» смерть Сократа от чаши с ядом излучает иллюзию преодоления смерти силой мысли, то Христос умирает «рабской» смертью на кресте после бичевания, пощечин и плевков. Более того, схождение Бога в мир людей заходит так далеко, что он даже внутри собственной души в решающую минуту лишен защищающей невозмутимости стоиков и предан жестокому «борению» со страхом смерти и тоской одиночества. Христа резко отличает от всех идеализированных мудрецов, мифологических героев и других типов сверхчеловека то, что он не свободен от пытки страха; ему приходится терзаться страхом до кровавого пота. Ужас Христа перед ожидавшей его участью вызывал особенно резкие отзывы языческих критиков христианства, правильно усмотревших в этой черте психологию социально отверженного, лишенного всех общественных гарантий человека.

Более того, ужас Христа перед смертью с точки зрения римской психологии был проявлением безнравственности: римляне демонстрировали презрение к смерти ради торжества идей римской государственности. Но презрение к смерти всегда означает и презрение к жизни, презрение к тем или иным социальным ценностям; это наиболее полно сформулировано в философии киников. Страх смерти Бога означал утверждение абсолютной ценности человеческой жизни в противовес абсолютной ценности закона и порожденной им праведности. С фарисейской точки зрения, главным делом Мессии было свержение римской власти, а затем установление политического мировладычества Израиля. Мессия должен был явиться в награду за праведность Израиля и быть, конечно, сам идеальным представителем этой праведности; кто ревностно блюл Закон, тот приближал для всех пришествие Мессии; кто его нарушал или учил нарушать, тот был преступник перед всем народом, так как он мешал Мессии придти.

Отсюда ясно, что новозаветная проповедь о Мессии должна была представляться фарисеям пагубной ложью. По Евангелиям, Спаситель вместо призыва к освободительной войне и к завоеванию Израилем мира учит, что царство Его не от мира сего; что царство Божие не приходит видимым образом, а находится в душах людей. Он объявляет себя царем исключительно мира, а не войны, с негодованием отвергает предложение владычества как искушение дьявола. Мессия есть награда бога Яхве праведным за праведность, а Христос был «друг мытарям и грешникам». Он, Мессия, говорил, что пришел как врач к больным. При исцелениях своих Он повторял: отпускаются тебе грехи твои, тогда как фарисейский Мессия не прощает (он и права на то не имеет), а судит.