Но и в этом преступлении обнаруживается искажение религиозного сознания. Когда Каин и Авель приносили жертвы, то Ягве благосклонно принял дар Авеля, а Каиново приношение отверг: «И было досадно Каину весьма, и поникло лицо его». (Причина предпочтения Авеля не указана, но она, несомненно, существовала в утерянной части рассказа.) Охваченный злобой Каин решился убить брата, который якобы похитил у него благословение. Поскольку было только двое жертвоприносителей, то со смертью Авеля Каин мог рассчитывать на особое внимание со стороны Бога. Само же убийство он надеялся скрыть от Ягве. Таким образом, Каинов грех коренился в наивном убеждении, что небесные дары можно получить путем насилия и обмана. Но Ягве еще до братоубийства предупреждает Каина, что «грех лежит у входа», и надо «властвовать» над ним. Поэтому в отношении к Богу человек должен руководствоваться только искренностью и чистосердечием. В сказании о Каине и Авеле есть еще один существенный мотив. Противопоставлением Каина и Авеля Ягвист хочет показать, что высота цивилизации не есть обязательно доказательство нравственной высоты. Каин – земледелец, он обрабатывает землю, но Ягве предпочитает ему простого пастуха Авеля. В языческих мифах людей обучают цивилизации боги. В библейском же сказании культура – область чисто человеческого творчества. Однако Ягвист знает, что цивилизация несет с собой много опасностей, и относится к ней с большой осторожностью. Как свобода может привести людей к безумству богопротивления, так и цивилизация может стать орудием греха. Башня-империя в рассказе Ягвиста – это символ попытки представителей цивилизации устроиться на земле без Бога, символ поиска автономии и попытки идти по пути самообоготворения. Вплоть до эллинистической эпохи в священной письменности Израиля нет никаких ссылок на сказание Ягвиста об Адаме, братоубийце Каине и строителях исполинской Башни. Однако Ветхий Завет постоянно говорит о всеобщности и даже врожденности греха: «Нет человека, который не грешил бы»; «Во грехе родила меня мать моя» (3 Цар. 8, 46; Пс. 50, 7; Быт. 4,6; 5,5; 2 Цар. 6,36; Пс. 13,3; Иов 14.4; Эккл. 7,20). Опыт истории народа Божия подтверждал ту истину, что сущностью греха является не «сакральная скверна», как думали язычники, а измена Богу, отступление от Него. Постепенно обострялось сознание катастрофичности греха, вторгшегося, подобно заразе, в человеческий мир. Около 190 г. до н.э. в книге Иисуса сына Сирахова встречается упоминание о «жене», передавшей смертность своим потомкам. Мудрец связывает смертность с греховностью: «От жены начало греха» (25, 27). Но это слишком неопределенный намек, чтобы видеть в нем ясную доктрину грехопадения. В другой книге – «Премудрости Соломоновой», написанной около I в. до н.э., написано: «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего, но завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (Прем. 2, 23–24). Это уже более определенное исповедание, созвучное с рассказом Книги Бытия. На рубеже новой эры иудейские мудрецы уже прямо начинают обращаться к этому рассказу в поисках образа, символизирующего начало греха. В так называемом «Апокалипсисе Ездры» (3 кн. Ездры) говорится о том, что грех первочеловека перешел на его потомков. О преступлении Адама говорит также «Апокалипсис Баруха» (около I в. н.э.), почти буквально цитируя «Апокалипсис Ездры». Автор считает Адама первым грешником, хотя в то же время говорит, что «каждый человек является Адамом для себя».