По мнению А. Меня, к изучению проблемы первородного греха и грехопадения существуют два подхода: библейский и религиозно-философский. Библейский писатель, условно называемый Ягвистом (см. ЭЛОХИСТ и ЯГВИСТ в Словаре по иудаизму), в сказании об Эдеме не сформулировал особого догмата о первородном грехе. И, тем не менее, трудно отрицать, что атмосфера трагичности окутывает все его повествование о первых шагах человечества. Это признают даже библеисты, далекие от того, чтобы искать в Библии подтверждение догмата. «Жалкий человеческий жребий, – пишет, например, Ю. Велльгаузен, – вот подлинная проблема рассказа. Этот жребий звучит как кричащее противоречие нашему истинному назначению. Он не может быть первоначальным. Наоборот, он явился в результате извращения первоначальной судьбы человека» (Ю. Велльгаузен. Введение в историю Израиля). С другой стороны, мы вообще не вправе ожидать от Книги Бытия законченных вероисповедных формул. Для Библии характерно как бы постепенное прорастание богооткровенных истин из первоначальных малых семян. Избрание, Завет, Царство Божие возвещаются в Израиле едва ли не с первых дней его исторического бытия, но духовная глубина этих понятий раскрывается не сразу. «В Писании следует искать не готовые представления, следующие одно за другим, а углубление очень простых и внутренне очень насыщенных истин, данных с самого начала и составляющих единство Слова Божия» (Л. Буйе. О Библии и Евангелии). Учение о «падшем человеке» служит этому ярким примером. Священная история для Ягвиста – это драма, разыгрывающаяся между небом и землей, между Богом и человеком. Истории народа Божия он предпосылает Пролог, в котором говорит о завязке мировой драмы. Ягвист не изображает внешних исторических событий и поэтому вынужден обращаться к языку мифа. Но когда библейский миф говорит о каких-то исторических событиях, он не является историей в прямом смысле этого слова. Его можно назвать олицетворенной метаисторией, картиной, выражающей вдохновенное видение смысла вещей. Но если миф не является историей, его, тем не менее, нельзя считать вымыслом. Библия свободна лишь от вульгарной мифологии, которая является проекцией в сферу мифа человеческих пороков и страстей, как, например, мифы о Прометее, о борьбе Ормузда и Аримана. Самую основу Ветхого Завета составляет миф в высоком смысле слова, миф-икона и миф-символ. Сказание Ягвиста об Адаме, Каине, Потопе и Башне указывает на радикальное неблагополучие в человеческом мире. Хотя автор и не говорит о связи между грехом Адама и состоянием последующих поколений, однако он рисует картину, в которой ясно ощущается нарастание зла. Эта картина долго не получает никакой специальной богословской интерпретации, т.к. ветхозаветное сознание искало ответы на прямые вопросы жизни, отодвигая умозрения и теории на задний план. Осененный божественным благословением, призванный быть владыкой мира, Человек, согласно Библии, получает предостережение от Ягве. Ему угрожает гибель, если он вкусит от Древа Познания добра и зла. Эта заповедь является как бы пробным камнем для испытания преданности Человека воле Творца. Но что означает Древо Познания? Если рассматривать этот символ в нравственном аспекте, то может создаться впечатление, что Древо Познания означает различение моральных категорий, неведомое природному миру. Однако библейский текст свидетельствует, что Человек сотворен разумным существом, поэтому предполагать в нем неведение добра и зла, свойственное животным, нет ни малейших оснований. Есть и другой аспект нравственной интерпретации символа. Согласно Вл. Соловьеву, «сущность грехопадения состоит в том, что человек решился испытать зло на деле» (Вл. Соловьев. История теократии). А католический богослов Роланд де Во рассматривает познание добра и зла «как способность лично решить, что является добром и злом, и действовать в соответствии с этим решением».