Первый век христианской эры, пора свободных служений в церкви, был преисполнен энтуазистических выступлений, где небесное сливалось с земным до неразличимости; экстатическое видение было обычным явлением. Когда церковь стала устраиваться надолго и заводить порядок, свободные служения начали вытесняться. Но во II в. в их пользу возникает реакция в виде монтанистической вспышки (см. Монтанизм). Здесь мистическое настроение принимает неистовые формы, тревожившие жизнь церкви. Параклет-Утешитель, которого Христос обещал послать ученикам (Ин. 16:7) и который считался действовавшим в монтанистических пророках, совершенно поглощал личность одержимых экстазом и говорил через них от своего лица: «Я – Господь Бог, пребывающий в человеке; вот человек как лира, и я касаюсь его, как бряцало; человек спит, а я бодрствую; вот Господь приводит в исступление сердца людей и даёт сердце людям». Одновременно с формирующейся кафолической церковью с I в. работает гностицизм. Гносис есть исступление человека, его освобождение от уз материи и приготовление пневматиков к богоподобному жительству в мире плеромы. Это было видение особого рода: оно ближе к заклинанию, волхвованию, «магическим обольщениям», молитве, созерцанию, чем к обычному знанию. Доктринальная и религиозная анархия, созданная гностицизмом, к концу II в. пошла на убыль; но движение, взятое в целом, имело глубокие корни, и церковь не отвергает его целиком, а укрощает и принимает в этом нейтрализованном виде себе на службу. Парламентёрами гностицизма и теоретиками сопровождающего его мистицизма являются великие александрийцы Климент (около 150 – около 215 гг.) и Ориген, особенно Климент, который не находит достаточно слов, чтобы воспеть гносис и гностиков (собранные им в этом дифирамбе черты представляют собой как раз описание мистического делания). Гносис – это знание особого рода: он делает человека другом Божьим, освобождает его от чувственности, превращает его в равноангельское, боговидное существо, бога во плоти. С другой стороны, своими взглядами на молитву Климент пролагает путь позднейшему греческому исихазму. Его ученик Ориген в своих воззрениях также стоит на перепутье от язычества к христианству: его система, – в сущности, христианизированный гносис. Ориген смотрит на материю как гностик, настроен аскетически, о воскресении мёртвых учит нетвёрдо. Он стоит на плечах Климента, но клонится в другую сторону. Для него богообщение достигается на пути нравственно-практическом, а не спекулятивном. Начало «доброго пути» – деятельная любовь, которая уже ведёт к непосредственному общению с Логосом. Достигший совершенства не прибегает к помощи человека-учителя, а прямо научается Богом при помощи «чувствования сущего»; душа становится «невестой Логоса». Эту концепцию слияния души с Христом Ориген популяризировал комментарием на «Песнь Песней». В IV в. идея обожения под влиянием отчасти Оригена, отчасти неоплатонизма господствует во всех построениях видных богословов Восточной церкви. Александрийский патриарх Афанасий Великий (около 295 – 373 гг.) и каппадокийцы разрабатывают её очень усердно. Из каппадокийцев обращает на себя особенное внимание исследователей Григорий Нисский (около 335 – после 394 гг.); его мистика имеет спекулятивное направление и отражает могучее влияние неоплатонизма. Определение божеской природы, взгляд на материальную среду и томление в ней духа, на необходимость отложить от себя всё чувственно-материальное и выгрузить всё содержание сознания, чтобы достигнуть состояния блаженного экстаза, погрузиться в светлый мрак высшего видения – всё это повторение мотивов, данных в неоплатонизме. Душа во время экстаза ощущает в себе присутствие Божества. Младшим современником Григория Нисского был один из великих мистиков монашеского типа Макарий Великий. Не получив значительного образования, он, однако, рассылает в своих «словах» колоритные и глубокие мысли, родственные идеям стоицизма и неоплатонизма. Богообщение у него достигается на почве безграничной любви. Как все аксессуары брака являются лишь приготовлением к соединению двух существ, так и все подвиги и этические достижения только тогда получают значение, когда заканчиваются реальным соединением души с Христом.