В подобных поздних руководствах начинает ощущаться преобладание внешней стороны (особенно правил соблюдения постов) над внутренним деланием; большое место начинают занимать многочисленные выписки из святоотеческих творений. С внутренней стороны первой целью исихазма было стяжание внутреннего совершенства и «ангельского жития». К этой цели вели «непопечительность» о житейских заботах века сего (ср.: Мф. 13:22; Лк. 21:34) и безмятежность сердца вследствие победы над страстями и стяжания бесстрастия. В отличие от античной философии, здесь речь шла не о полном истреблении страстей, а об их преображении. Автор анонимного трактата о трёх способах молитвы так формулирует начальные условия, необходимые для уединения в келье для молитвы: «Но прежде всего, должно тебе приобрести три вещи и так начать (путь) к взыскуемому: непопечительность о вещах неразумных и благоразумных, сиречь мертвенность ко всему; чистую совесть, хранясь, чтобы не упрекала собственная совесть; беспристрастие, не склонное ни к чему (от) века сего или самого тела», – в первом требовании цитируя Иоанна Лествичника: «Главное дело исихии – это непопечительность, предварительница всех вещей, благоразумных и неразумных». В другом месте Иоанн Лествичник, определяя безмолвие, пишет, что исихия есть «отложение мыслей и отказ от благословных забот», переформулируя здесь высказывание Евагрия о молитве: «Ты не сможешь молиться чисто, если ты опутан материальными вещами и волнуем постоянными заботами, ибо молитва есть отложение мыслей» следом за Иринеем Осером, подобный перенос вполне оправдан из-за тесной связи исихазма и молитвы. Покаяние как необходимая ступень к совершенству сопровождалось памятью о смерти и сокрушением, которое, в свою очередь, могло сопровождаться слезами как особым Божьим даром. Так, в письмах Иосифа Исихаста (XX в.) повествуется о даре слёз следующим образом: «Был и другой, наиболее удивительный, в Святом Петре Афонском (т.е. в монастыре Симонопетра) – отец Даниил, подражатель Арсению Великому. Крайне молчаливый, затворник, до конца дней служащий литургию. Шестьдесят лет он ни на один день не помышлял оставить Божественное священнодействие. А в Великий пост каждый день служил Преждеосвященные (литургии). …А литургия его продолжалась всегда три с половиной или четыре часа, ибо не мог он от умиления произносить возгласы. От слёз перед ним всегда увлажнялась земля. Поэтому он не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний находился на его литургии и видел его делание. ...И без того, чтобы земля превратилась в месиво, не заканчивал литургии. ...Был в некой пещере один (подвижник), который должен был плакать семь раз в день. Это было его деланием. А всю ночь он проводил в слезах. И возглавие его было всегда мокрым. И спрашивал его прислужник… – Старче, почему ты столько плачешь? – Когда, дитя моё, человек видит Бога, от любви у него бегут слёзы, и он не может их удержать». В подвизании аскету особенно помогало молчание (в западной традиции стремление сохранять молчание даже при общении с братией привело к созданию особого «языка жестов») и руководство опытного наставника, «духовного отца» или «матери», которым надо хранить полное послушание и постоянно открывать (исповедовать) свои помыслы.