Греховная ноша, добровольно воспринятая христианскими подвижниками, естественно, не делала их виновными пред Богом. Проблема вины вообще отступала на второй план, поскольку главной целью при этом было не снятие с грешника виновности, а искоренение самого греха. Грех причиняет человеку двойной вред: с одной стороны, он властно подчиняет его себе, делая своим рабом (Ин. 8:34), а с другой – наносит ему тяжелейшую душевную рану. И то и другое может привести к тому, что человек, закосневший во грехе, хотя и желающий вырваться из его оков, практически уже не сможет сделать это самостоятельно. Помочь ему может лишь тот, кто готов положить «душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Видя душевные страдания грешника, он проявляет к нему, как к своему собрату, сострадательную любовь и оказывает духовную помощь, входя в его бедственное положение, разделяя с ним его боль и дерзновенно молясь Богу о его спасении. По словам схимника Зосимы (Верховского), «согрешения и преткновения… делаются общими следующим образом: преуспевшие… и утверждённые… в любви, болезнуя, вопиют ко Господу о согрешающем и изнемогающем: Господи, аще его помилуеши, помилуй; аще ли нет, то и меня с ним изгладь из книги жизни. И паки: на нас взыщи, Господи, его падение; брата же немощного помилуй! И того ради прилагают труды к трудам и подвиги к подвигам, всячески… изнуряя себя за погрешности брата, якобы за свои собственные». Любовь иноков монастыря к немощному духом собрату вызывает у него настолько сильную ответную любовь, что он, как замечает схимник Зосима, готов лишиться собственной жизни, «нежели разлучиться от таковых любодружественных братий». Проблема греха, являясь составной частью проблемы сотериологии, в святоотеческом наследии занимает центральное место. При этом её решение, как правило, начинается с обсуждения библейского сказания о первородном грехе. В контексте этого сказания отцы и учители церкви размышляют о добре и зле, о жизни и смерти, о природе человека до и после грехопадения, о последствиях греха в окружающем мире и т.п. Эта проблема привлекала внимание уже первых апологетов церкви. Так, раннехристианский мученик и апологет Иустин Философ (около 100 – 165 гг.) вопреки распространённым в его время эллинистическим представлениям о бессмертии души утверждал, что душа «если и живёт, то живёт не потому, что есть жизнь, а потому, что причастна жизни». Как христианин, он исповедовал Бога единственным источником жизни, в причастии которому только и может жить всё сущее. Душа в этом отношении не составляет исключения. Сама по себе она не является источником жизни, потому что человек обладает ею как даром, полученным от Бога при его сотворении. Мученик Иустин почти ничего не говорил о судьбе души, утратившей единство с Богом, он лишь утверждал, что такая душа умирает. Мёртвая душа, продолжающая, тем не менее, своё существование, не является объектом его наблюдения. У раннехристианского апологета, Антиохийского епископа Феофила (ум. не раньше 181 г.) двоякое понимание греха первых людей. Следуя широко распространённой экзегетической традиции, он утверждал, что этот грех проявился в непослушании Адама и Евы Богу. В то же время он говорил о том, что прародители вкусили запретный плод, будучи не готовыми к такой пище.