Для совершенства души недостаточно одного исполнения заповедей, если ум не достигнет и соответствующих созерцаний. Тем, кто ещё не достигли ведения Бога, следует со всем рвением осуществлять делание, поскольку целью деяний является ведение Бога. Однако Евагрий Понтийский полагал, что человеку в земной жизни невозможно полностью выйти за пределы делания, прекратив стремление к добродетели и борьбу со страстями, и предаться одному лишь созерцанию. Делание в той или иной степени должно продолжаться до конца жизни, и духовное совершенствование предполагает постоянный переход от делания к созерцанию таким образом, чтобы постоянное внимание к изменяющимся требованиям делания приносило ещё большее обновление созерцания. Поскольку богопознание разделяется на опосредованное познание Бога через тварный мир и на непосредственное мистическое познание Бога, то изначальная двухчастная схема «делание – озерцание» у Евагрия Понтийского (так же как у Климента Александрийского, Оригена, Дидима Слепца и Василия Великого) разворачивается в трёхчастную: «делание – естественное созерцание – богословское созерцание» (или просто «богословие»). Поэтому Евагрий Понтийский утверждал, что христианство – это учение Христа, состоящее из делания, естественного (созерцания) и богословия: «Целью делания является очищение ума и приведение его в состояние бесстрастия. Цель естественного созерцания – раскрытие истины, сокрытой во всех сущих. Но отвлечение ума от материальных вещей и обращение его к первой Причине является даром богословия». Такая трёхчастная схема находит подтверждение не только во «внешней философии», которая разделяется на этику, физику и логику, но и в Священном Писании, в котором каждое выражение может относиться к нравственному, естественному или богословскому учению. Эта схема отражается и в трёх «книгах премудрости»: Книгах Притчей, Екклесиаста и Песни Песней, на которые Евагрий Понтийский вслед за Оригеном написал соответствующие толкования: «Всякое исследование Священного Писания разделяется трояко на нравственное, естественное и богословское. И первому соответствуют Притчи, второму – Екклесиаст, а третьему – Песнь Песней». В связи с этим Евагрий Понтийский различает четыре смысла Священного Писания: буквально исторический, нравственно-практический, естественно-созерцательный и богословско-мистический. По его определению, «делание есть духовный метод, очищающий страстную часть души». Его началом является вера, а конечной целью – бесстрастие, рождающее совершенную любовь. В связи с этим аскетическое делание разделяется им на две части: «отрицательную» и «положительную» (первая состоит в очищении от страстей, вторая – в стяжании христианских добродетелей). Хотя в собственном смысле «страстной» частью души являются её низшие части – яростная и вожделеющая, каждая из трёх частей имеет свои страсти (или пороки). По определению Евагрия Понтийского, греховная страсть – это «некое наслаждение, рождающееся по свободной воле и вынуждающее ум дурно пользоваться творениями Божьими». Все греховные страсти и пороки возбуждаются в душе дурными или нечистыми помыслами, от которых и следует очистить ту или иную силу души для того, чтобы она исцелилась и вместо страстей приобрела соответствующие ей добродетели. Впервые в аскетической письменности он чётко определил восемь «родовых» дурных помыслов, которыми объемлются все остальные помыслы. Евагрий Понтийский перечисляет их, как правило, в порядке происхождения друг от друга и «укоренённости» друг в друге. Прежде всего, низшую, вожделеющую часть души следует освободить от помысла чревоугодия и рождающихся от него помыслов блуда и сребролюбия. Затем яростную – от помыслов печали, гнева и уныния. Наконец, разумную – от помыслов тщеславия и гордыни. Он рассматривал это очищение от страстей и помыслов как духовную брань с противоборствующими бесами, или «противными силами», внушающими человеку дурные помыслы и всячески старающимися увлечь его ко греху. Он замечал, что если «с мирскими людьми бесы ведут брань больше посредством вещей, то с монахами – преимущественно посредством помыслов, ибо в пустыне те лишены вещей. И насколько легче согрешить в мысли, чем на деле, настолько же тяжелее мысленная брань той брани, которая происходит посредством вещей».