Западные отцы и учителя церкви рекомендуют науку, подчёркивая её пользу для церкви. Авторитетный на Западе и чтимый на Востоке епископ Пуатьеский Иларий (ум. в 386 г.), говорит, что апостолы не оставили скудной и чуждой разума (inopem rationis) веры: хотя вера и может спасти человека, но если она не подкреплена знанием или пониманием, то во время бедствий (особенно при появлении ересей) для верующего не будет ни безопасного убежища от врагов истины, ни возможности безмятежно сохранять правую веру. Облечённая же знанием, она будет крепким лагерем для слабых после бегства, непоколебимым мужеством для христовых воинов. Правда, говорят учителя Западной церкви Амвросий Медиоланский (около 340–397 гг.) и Иероним Стридонский (342–419/420 гг.), разум показывает границы деятельности и служебное значение по отношению к вере, к Откровению. Любитель Цицерона Иероним, всю жизнь проводивший за книгами и советовавший читать древних, для удовлетворения любознательности переходивший с места на место (то в Константинополь – слушать красноречивого Григория, то в Александрию – учиться Священному Писанию у слепца Дидима), бывший, по его собственному выражению, усердным учеником до седин, сам является примером христианского учёного. Но творцом и главой западного богословия считается епископ Гиппона (близ Карфагена) Августин Блаженный (354–430 гг.) – величайший и авторитетнейший учитель Запада. О разуме и науке по отношению к вере он рассуждал следующим образом: «Да не будет, будто Бог ненавидит в нас то, чем отличил от прочих животных при творении. Да не будет, говорю я, чтобы мы в интересах веры не пользовались разумом или не производили исследования, так как мы не могли бы и верить, если бы не обладали разумными душами». Аврелий Августин заложил основы миросозерцания всего западного Средневековья, рекомендовал для богослова диалектику как очень полезное руководство при объяснении Священного Писания. Он писал: «Наука о рассуждениях имеет большое значение (plurimum valet) для уяснения и разрешения всякого рода требующих исследования предметов, какие представляются в Священном Писании». И если влияние на богословие с X в. ему приходилось делить с Аристотелем, то до этого времени он почитается почти безраздельно. Проспер Аквитанский (около 390–463 гг.), Кассиодор (около 487 – около 578 гг.), папа Римский Григорий I Великий (590–604 г.), Беда Достопочтенный (672/673–735 гг.) и другие компилируют и популяризируют именно Августина Блаженного. В эпоху Каролингов англосаксонский богослов Алкуин (730–804 гг.), монах монастыря Корби Ратрамн (ум. около 868 г.) и аббат монастыря Корби Пасхазий Ратберт (около 786 – около 860 гг.) производят настоящее возрождение агустинианства. Это могучее воздействие в дальнейшем идёт не ослабевая. Прежде чем перейти  схоластику, западное богословие в IX в. выдвигает ещё одну могучую и загадочную фигуру – ирландского философа и богослова Иоанна Скота Эриугену (около 810 – 877 гг.). До сих пор этот мыслитель остаётся необъяснимым чудом истории и лучшим украшением эпохи Каролингов. Эриугена сливает богословие и философию и считает, что «истинная философия есть истинная религия, и наоборот, истинная религия есть истинная философия». Авторитет Священного Писания в его глазах является повелительным, но в то же время он дерзает заявлять: «Никакой авторитет не должен устрашать тебя в том, о чём говорит тебе здравое рассуждение». Логика покоряет чувство в этой богато одарённой натуре и создаёт построения, выходившие за пределы общепринятых в церкви. Исследователи отмечают, что в его рассуждениях предвосхищаются наблюдения великих мыслителей Нового времени, но эта вспышка глубокомыслия есть последний отблеск затухающего неоплатонизма. Эриугена хорошо знал восточное богословие – Оригена, каппадокийцев, Псевдо-Дионисия и его комментатора Максима Исповедника (сочинения двух последних он переводил на латинский язык). Он был также близок к Августину Блаженному и, по-видимому, знал систему неоплатонизма непосредственно. Перед ним стояла задача примирить последнюю великую философскую систему древнего мира с новой религий. Эриугена должен был считаться с непреодолимыми трудностями: неоплатоновский пантеизм ему приходилось согласовывать с христианским теизмом. Это ему, конечно, не удалось, как не удалось сделать ещё ни одному христианскому мыслителю.