В свободе человеку предлагается найти «благодать» – данную свыше возможность к выходу из инерции зла, и «любовь» – внутреннюю готовность к самоотречению. Любовь оказывается критерием всех ценностей, поскольку на ней строится утопия социальной этики: «Если я говорю на языках людей и ангелов, а любви не имею, я медь звенящая или кимвал бряцающий. Если я имею пророческий дар, и проник во все тайны, и обладаю всей полнотой познания и веры, так что могу двигать горами, а любви не имею, я ничто. И если я раздам все достояние мое, и предам моё тело на сожжение, а любви не имею, то всё это напрасно» (I Кор. 13:1–7). Исследования филологов-классиков заставили признать, что у ряда авторов конца I – начала II в. встречаются краткие упоминания о Христе и христианах. Так, римский историк Корнелий Тацит в «Анналах» сообщал о тех казнях, которым император Нерон в 64 г. подверг христиан, обвинённых в поджоге Рима. Сообщив, что основатель этого «зловредного суеверия» был казнён при императоре Тиберии (14–37 гг.) Понтием Пилатом, Тацит, не скрывая своего презрения к христианам, которые, хотя были и не виновны в поджоге, достойны самой суровой казни за «ненависть к роду человеческому», осуждает императора лишь за чрезмерную жестокость и утончённую кровожадность. «Анналы» свидетельствуют, что Тацит достаточно хорошо представлял себе некоторые детали событий, происходящих в Палестине, поскольку точно определил должность Пилата (есть основания полагать, что Тациту были известны какие-то официальные документы). Во-вторых, только современник мог засвидетельствовать те фонетические особенности простонародной речи, которые передаёт Тацит, сохраняя для приверженцев новой религии написание их наименования «chrestianos» вместо привычного «christianos». Исследователями были признаны достоверными свидетельства о христианах у историков Гая Светония Транквила (около 70 – после 122 гг.) и Гая Плиния Цецилия Секунда (Младшего; около 61 – около 113 гг.), которые отмечали, скорее, наличие, во-первых, ясного представления об основателе религии, которого все они считали обычным смутьяном, но не сомневались в его реальном существовании; во-вторых – это свидетельство того, что уже в I в. христиане обратили на себя внимание римских властей, если не численностью, то своей активностью. Для доказательства достоверности общей традиционной канвы огромное значение имело место в сочинении еврейского историка I в. Иосифа Флавия (около 37 – около 100 гг.) «Иудейские древности», в котором содержится рассказ об Иисусе Христе. Иосиф был иудеем, перешёл на сторону римлян во время восстания в Палестине в 66–73 гг., а последние годы своей жизни провёл при дворе римских императоров – Флавиев (откуда и его новая фамилия). Он не был сторонником христианства, и заподозрить его в тенденциозности исследователи не могут, поэтому его рассказ об Иисусе, сохранившийся в тексте сочинения христианского епископа Агапия, отражает подлинный текст Флавия в переводах на сирийский язык: «В это время был мудрый человек по имени Иисус. Его образ жизни был похвальным, и он славился своей добродетелью; и многие люди из числа иудеев и других народов стали его учениками. Пилат осудил его на распятие и смерть; однако те, которые стали его учениками, не отреклись от своего учителя. Они рассказывали, будто он явился на третий день после распятия и был живым. В соответствии с этим он-де и был мессия, о котором пророки предвещали чудеса…» Из текста Агапия видно, что он не содержит невозможных с точки зрения иудейского вероучения высказываний, характерных для других сохранившихся текстов, где Иисус называется Христом, что было ещё невозможно в I в. Какие-либо принципиальные жанровые различия между Евангелиями и античными биографиями философов, где мудрецов также изображают как чудотворцев, и чья жизнь сопровождается от самого рождения чудесными историями, а их уникальность – непонятна и друзьям, и врагам, отсутствуют. Вместе с тем, эти истории не мешают признанию общей достоверности повествования. Первым преследованием христианина (точнее, христианки) признано обвинение знатной матроны Помпонии Грецины, супруги консулара Плавтия, «в чужеземном суеверии», под которым вряд ли можно разуметь какое-либо другое, кроме христианского. По римскому обычаю, она была передана для домашнего суда своему супругу, с привлечением совета родственников, и тот её оправдал. Отношение христиан с римскими властями сильно обострилось, когда они окончательно отделились от еврейской общины с её привилегиями; и поводом (а не причиной) послужил культ императора. Непризнание официального культа влекло за собой обвинение в оскорблении, прежде всего, императора, а в его лице и всего римского народа. Дела такого рода всегда решались только по отношению к лицам, не принадлежащим к римскому гражданству, а по отношению к римским гражданам – в порядке административного надзора, где определяющую роль играло свободное мнение магистрата. Таким образом, христиане находились в полной зависимости от произвола римской администрации.