В VII и VIII вв. Византия пережила тяжёлые неудачи военного характера (авары, славяне, арабы), социально-политические и религиозные движения (иконоборчество). Резко меняется и социальная структура империи. Общая разруха больше всего ударила по крупным латифундиям; замерла городская жизнь. Всё это с необходимостью требовало определённого упрощения литературы. Классические традиции теряют смысл. Переживание преемства  власти и культуры, восходящего к античным временам, становится менее актуальным. Рафинированная имитация древних образцов находит себе всё меньше читателей. При этом в рамках специфической духовной ситуации раннего Средневековья эволюция византийской литературы неизбежно должны была вылиться в её сакрализацию. Значение жанров, связанных с жизнью и запросами церкви и монастыря, сильно возрастает. Монашеские жанры, оттеснённые в VI в. на периферию литературного процесса, теперь оказываются в центре. Расцветает агиографическая литература; жития святых были собраны в огромные 12-месячные сборники – Минеи (Четьи). Последним отголоском «высокой» светской поэзии VII в. было творчество Георгия Писиды (прозвище от названия малоазийской области Писидии, откуда Георгий был родом), хартофилака (т.е. придворного архивариуса) при императоре Ираклии I (610–641 гг.), царствование которого было последним просветом перед тяжёлыми десятилетиями арабского нашествия, поэтому современникам могло показаться, что возвращаются времена военных успехов императора Юстиниана. Подвигам своего царственного патрона Георгий и посвятил свои большие эпические поэмы: «На поход царя Ираклия против персов», «На аварское нашествие, с описанием брани под стенами Константинополя между аварами и гражданами», «Ираклида, или На конечную гибель Хосроя, царя персидского». Кроме того, ему принадлежат менее значительные поэмы моралистического и религиозного содержания. Среди них исследователи выделяют «Шестоднев, или Сотворение мира», который свидетельствует о выдающейся начитанности автора в античной литературе. Переводы «Шестоднева» имели хождение в Армении, Сирии и на Руси. Писал Георгий Писида и ямбические эпиграммы. Во владении ямбическим триметром он достиг такой уверенности, что побудил Михаила Псёлла в XI в. всерьёз обсуждать в особом трактате проблему: «Кто лучше строит стих – Еврипид или Писида?» Образная система Георгия Писиды отличается ясностью и чувством меры, которые заставляют вспомнить о классических образцах. Его современником и другом был Константинопольский патриарх Сергий (610–638 гг.), под именем которого дошло знаменитое произведение греческой гимнографии «Акафист Богородице», хотя его авторство признаётся сомнительным: поэму приписывали Роману Сладкопевцу, патриарху Герману и даже Георгию Писиде. Исследователи уверены в одном: хотя бы вводная часть песнопения (в традиционном славянском переложении «Взбранной воеводе победительная…») создана сразу после нашествия аваров, славян и персов в 626 г. Форма акафиста предполагает стройное чередование малых и больших строф: первые именуются кондаками, вторые – икосами. Тех и других по двенадцать, и каждый из них в алфавитной последовательности начинается одной из двадцати четырёх букв греческого алфавита от альфы до омеги. Получается как бы сложнейший 24-гранный кристалл, построенный по точным законам архитектоники. Икосы представляют собой бесконечное нагнетание обращений и эпитетов, начинающихся одним и тем же приветствием – «Радуйся!» Строки попарно соединены между собой метрическим и синтаксическим параллелизмом, подкреплённым широчайшим использованием ассонансов и рифмоидов. Гибкость и виртуозность словесной орнаментики достигает в «Акафисте» единственной в своём роде степени. Но движения, драматической градации, которые ещё присутствовали в кондаках Романа Сладкопевца, здесь нет. Однако это не значит, что поэма однообразна или монотонна. Напротив, она играет величайшим разнообразием оттенков лексики и эвфонии (благозвучия), но это разнообразие родственно пестроте арабесок – за ним нет динамики. Статичность этой поэмы – совсем не общая черта литургической поэзии как таковой: во всех произведениях западной средневековой гимнографии, которые по своему художественному уровню выдерживают сравнение с «Акафистом», всегда есть внутреннее развитие. Между тем исследователи отмечают, что автор «Акафиста» умел достаточно убедительно передавать движение человеческой эмоции: в обрамляющих икосы вводных частях и в кратких кондаках он изображает переживания действующих лиц. Но характерно, что эти наброски и зарисовки лежат на периферии художественного целого. Статичности от гимнографии требовали внутренние законы византийской эстетики. По выражению Иоанна Лествичника, тот, кто достиг нравственного совершенства, «уподобляется в глубине своего сердца неподвижному столпу». Большего контраста готическому пониманию одухотворённости как динамического напряжения невозможно себе представить.