ВИЗАНТИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА - Страница 8

Продолжателем и подражателем Прокопия был Агафий Схоластик из малоазийского города Мирины (536/537 – 582 гг.), работавший также в другом ведущем жанре эпохи – жанре эпиграммы. Навыки поэта проступают и в историческом труде Агафия «О царствовании Юстиниана» (в пяти книгах). Адвокат Агафий – прежде всего, литератор, а не историк, и красивость его изложения чужда строгости Прокопия. Впрочем, факты он излагает свободнее, поскольку писал после смерти Юстиниана. С одобрением идеологических установок Византийской державы Агафий соединяет глубокое равнодушие к вопросам религии – сочетание, характерное для классицистически ориентированных литераторов, которые собирались при константинопольском дворе тех десятилетий. Бурная политическая жизнь, борьба политических групп, возвышение и падение временщиков вызвали оживление жанра эпиграммы – формы лирической миниатюры, предполагающей особо высокий уровень внешней отделки. Именно этим она привлекает поэтов эпохи Юстиниана, стремящихся продемонстрировать изысканность своего вкуса и своё знакомство с классическими образцами. Однако рядом с большими мастерами (Агафием, Павлом Силентиарием, Юлианом Египетским, Македонием, Эратоффреном Схоластиком) выступают и подражатели: либо придворные, либо столичные адвокаты («схоластики»). Исследователи отмечают, что в этих эпиграммах преобладают условные классицистические мотивы. Только иногда налёт сентиментальности или эротическая острота выдаёт наступление новой эпохи (такова эпиграмма Павла Силентиария, известная по переложению Батюшкова «В Лаисе нравится улыбка на устах…»). Придворные поэты императора, старательно выкорчёвывавшего остатки язычества, изощряют своё дарование на стереотипных темах: «Приношение Афродите», «Приношение Дионису» и т.п. Когда же они берутся за богословскую тему, то превращают её в игру ума. К эпиграммам примыкает и анакреонтическая поэзия, характеризующаяся имитацией языческого гедонизма, стандартностью тематики и отточенной техникой. Эта искусственная поэзия, играющая с отжившей мифологией, поверхностной жизнерадостностью и книжной эротикой, не прекращает своего существования и в последующие века византийской литературы, заново оживает после X в., парадоксальным образом уживаясь с мотивами монашеской мистики и аскетизма. Однако в том же VI в. формируется совсем иная поэзия, равноценная таким проявлениям новой эстетики, как храм Святой Софии. Литургическая поэзия после всех поисков IV–V вв. внезапно обретает всю полноту зрелости в творчестве Романа, прозванного потомками Сладкопевцем (конец V в. – после 555 г.). Уже по своему происхождению он ничем не связан с воспоминаниями античной Греции: это – уроженец Сирии. Исследователи полагают, что сирийские стиховые и музыкальные навыки помогли ему отрешиться от догм школьной просодии и перейти на тонику, которая одна и могла создать внятную для византийского уха метрическую организацию речи. Роман Сладкопевец создал форму так называемого кондака – литургической поэмы, состоящей из вступления, которое должно подготовить слушателя, и не менее 18 строф. У кондака много общего с сирийской метрически организованной проповедью: часто встречается диалогическая драматизация библейского повествования, обмен репликами, живое «разыгрывание» в лицах. По преданию, Роман написал около тысячи кондаков (в настоящее время известно около 85). Следующим шагом на пути к регулярной стиховой рифме были парные строки (так называемые хайретизмы) «Акафиста Богородице», принадлежность которого тому же Роману (или хотя бы его поколению) исследователями совсем не исключается. В открытии рифмы византийской поэзии принадлежит приоритет перед западной, латинской; однако позднее она не знала столь последовательного пользования рифмой вплоть до эпохи Четвёртого Крестового похода, когда мода на рифму шла уже с Запада. Гимны Романа отличаются аскетическим характером, наивной искренностью и глубиной чувства. С обновлённым богатством форм он соединяет душевную теплоту, цельность эмоции, наивность и искренность нравственных оценок. Его чисто религиозная по своей тематике поэзия гораздо больше говорит о реальной жизни времени, чем слишком академическая светская лирика эпохи Юстиниана. Исследователи находят у него первообразы не только многих произведений позднейшей византийской гимнографии, но и дух известных гимнов западного Средневековья. Его гимны написаны в свободной форме, средней между метрической и прозаической речью, и ближе всего к псалмам. Как по форме, так и по содержанию они родственны семитическим элементам Ветхого Завета, мотивы которого приспособлены Романом к Новому Завету (сопоставление событий и персонажей). Однако в этих гимнах нередко проявляется догматическая и богословская учёность, которая грозит задушить горячее чувство, назидательность мешает поэзии и художественности.

 



 
PR-CY.ru