Анализируя «истоки и смысл русского коммунизма», Бердяев квалифицировал его как «неслыханную тиранию» и вскрыл людоедскую сущность большевизма, основанного на принципах антигуманизма, антидемократизма, отрицания свободы и прав человека, постоянно приносящего людей и их интересы в жертву ненасытному государству. Подвергая критическому анализу разнообразные концепции социального прожектерства и социального утопизма, Бердяев констатировал, что утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем до сих пор предполагалось. Это его суждение, беспощадная глубина которого, может быть, не вполне осознавалась даже им самим, стало апокалиптическим знаменем многострадального XX в. Предельно негативно оценивая разнообразные социологические версии учения об общественном прогрессе, он настаивал на признании абсолютной и непреходящей ценности всякого поколения людей и всякой культуры. Согласно Бердяеву, данное учение «заведомо и сознательно утверждает, что для огромной массы человеческих поколений и для бесконечного ряда времен и эпох существуют только смерть и могила… Все поколения являются лишь средством для осуществления этой блаженной жизни, этого счастливого поколения избранников, которое должно явиться в каком-то неведомом и чуждом для нас грядущем». Нравственный смысл и пафос этого тезиса Бердяева противостоял революционистским риторикам, постулирующим пренебрежение человека к собственной судьбе, его самоуничтожения ввиду принадлежности к «менее совершенному» поколению либо «менее прогрессивной» культуре. Одновременно он отвергал и цели тех реформаторов истории, которые видят смысл жизни поколений настоящего, главным образом, как процесс обеспечения достойной жизни грядущим поколениям. Размышляя в последние годы жизни о трагических судьбах России, Бердяев был твёрдо убежден в том, что ее обновление и освобождение станет результатом не какого-то давления извне, а произойдет от имманентных импульсов, «от внутренних процессов в русском народе». Возрождение прерванных культурных ценностей, принципов самоценности и суверенности личности, идеалов духовной свободы может и должно, по его мнению, выступить основанием для этого процесса. Будучи по существу романтиком и мало интересуясь реальностью, Бердяев, мысль которого работала очень интенсивно, постоянно находился под властью своих исканий. Самое глубокое в нем было связано с его этическими поисками, с его публицистическими темами. Все его метафизическое дарование здесь проявилось с огромной силой. В этой сфере он по праву имел мировое значение: к голосу Бердяева прислушивались во всем мире. Наиболее значительный его вклад в диалектику русской и мировой мысли определялся его философскими построениями в сфере морали. Созданная им система новых мировоззренческих ориентаций в миро- и человековедении была связана с выбором им жестко определенной системы гуманистических координат, осознанием и пониманием того, что по сравнению с человеческой личностью весь мир – ничто, «все внешнее, предметное, материальное есть лишь символизация свершающегося в глубине духа, в Человеке». Наиболее полно основополагающее значение моральной, истинно человеческой сферы в творчестве Бердяева прозвучало в книге «Смысл творчества» (1915 г.), которая проникнута «почти манихейским дуализмом». Вся эта работа – апофеоз человека, его моральное возвеличение, при котором основной задачей человека становится творчество. «Человек должен из состояния религиозно-пассивного и рецептивного перейти в состояние религиозно-активное и творческое» – это есть «новое, небывалое еще религиозное сознание». «Бог ждет от человека откровения творчества»… и цель жизни – «не спасение, а творческое восхождение». Для Бердяева «творческий акт задерживается в мире искуплением, а в моральном сознании, по Бердяеву, открывается внутренняя двойственность: «христианство как мораль искупления, не раскрыло морального творчества». Нельзя жить в мире и творить новую жизнь, считает он, с одной  моралью послушания. А это уже попытка найти новую «этику творчества», возлагающую на человека ответственность за его судьбу и судьбу мира.