Однако исследователи полагают, что речь идёт, наоборот, о том, что человек обязательно должен наслаждаться теми благами, которые дарованы ему Богом; такая трактовка встречается как в Талмуде, так и у современных исследователей: «Для Екклесиаста радость не только позволена, она предписана». Радость жизни «в дни юности» должна всегда сопровождаться памятью о Боге: «...Помни Создателя твоего..., доколе не пришли тяжёлые дни...» (Еккл. 12:1). Екклесиаст продолжает свою мысль пространным описанием этих «тяжёлых дней»: «Доколе не померкли солнце и свет и луна и звёзды..., когда задрожат стерегущие дом..., когда замолкнет звук жернова..., и зацветёт миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс» (Еккл. 12:2–5). Ранние толкователи «Книги Екклесиаста», в том числе авторы мидрашей и Талмуда, рассматривали эти образы как аллегорическое изображение старости; угасающие светила при этом сопоставлялись с различными частями лица, «стерегущие дом» – с руками, «мужи силы» – с ногами, белоснежное цветение миндаля – с седыми волосами и т.д.; среди более поздних комментаторов также немало сторонников такого толкования. Однако некоторые части описания могут быть с трудом истолкованы аллегорически в таком смысле (например: «И высоты будут им страшны, и на дороге ужасы» – Еккл. 12:5), и в отношении самих аллегорий среди комментаторов нет единства. Делались попытки буквального понимания этого текста как описания физиологических проявлений старости, приходящего в упадок дома как метафоры смерти, или краха всех устремлений человека, оплакивания усопшего общиной и т.п. Более убедительным исследователи считают толкование, согласно которому речь в этом отрывке идёт не о старости или смерти конкретного человека, но о «несчастьях, которые ожидают людей в будущем». В пользу такого понимания говорит, например, наличие здесь «эсхатологической терминологии»: «Доколе не померкли солнце и свет и луна и звёзды...» и т.п. (Еккл. 12:2; ср.: Мф. 24:29; Мк. 13:24); на этом основании, например, Григорий Чудотворец полагает, что Екклесиаст имеет в виду «великий и страшный день Божий». Эсхатологические образы остаются переплетёнными с деталями, относящимися к смерти отдельного человека: «...Отходит человек в вечный дом...» (Еккл. 12:5); «...возвратится прах в землю..., а дух возвратится к Богу...» (Еккл. 12:7). Отрывок заканчивается многократно повторяющимися в книге словами: «Суета сует... всё – суета!» (Еккл. 12:8), смысл которых в этом контексте в том, что «ничто не вечно, люди ничем не могут обладать по-настоящему». Книга завершается эпилогом, в котором содержатся дополнительные сведения об авторе, и даются заключительные наставления. В отличие от всего предыдущего текста «Книги Екклесиаста», где речь идёт от первого лица, здесь о Екклесиасте говорится в третьем лице. Сообщается, что помимо научения народа Екклесиаст исследовал и отредактировал (букв. – выпрямил; в синодальном переводе – составил) много притчей, обращая внимание в том числе на язык, которым они изложены: «Старался... приискивать изящные изречения...» (Еккл. 12:9–10). Многие исследователи полагают, что этот эпилог написан другим автором: «...Мы слышим уже другое лицо, которое отличает себя от Екклесиаста говорит о нём в третьем лице и как бы одобряет его рассуждения»; при этом свидетельство признания «Книги Екклесиаста» состоит в том, что в ней «слова истины написаны им верно» (Еккл. 12:10).