Таким образом, мы исповедуем Христа единым и Господом не так, как бы мы поклонялись Слову и вместе с тем поклонялись ещё какому-то человеку, но поклоняемся единому и тому же…» Отсюда следовало, что всё совершённое Богочеловеком, все факты земной жизни Христа не следует приписывать Божеству или человеку в отдельности, но обеим природам вместе в их гармоническом сочетании. Христос есть единственный центр всей жизни Богочеловека, а потому Его страдания есть собственные страдания Бога Слова, потому что страдала Его Собственная плоть, хотя Бог Сын по Своему божеству бесстрастен. Разбирая далее пример Нестория о человеческой душе и теле, Кирилл писал, что человек, конечно, состоит из души и тела, но это объединение не механическое (т.е. нельзя сказать, что живой человек это просто «душа + тело»), но такое объединение, при котором они составляют живое единство. Такое же единство Божественного и человеческого в Богочеловеке Христе. Это и другие послания Кирилла раздражали Нестория. В сущности, и Кирилл Александрийский учил почти так же, как он, но считал легкомыслием говорить, что «Тот, Кто прежде всех веков пребывает с Отцом, ещё имеет нужду родиться, чтобы начать бытие». Но Кирилл делает прибавку, которая сначала смущала Нестория: акт соединения естеств надо представлять «не так, что прежде родился от Девы простой человек, а после него сошло Слово, а так, что Слово, соединившись с плотью в утробе матери, усвоило себе плоть, с которой родилось». Несторию сначала это казалось неприемлемым, но затем недоразумение исчезло, и он сам говорил, что соединение произошло с момента Благовещения. Но это заявление запоздало или не было услышано; улица стала шуметь раньше, чем разобрала суть дела. Несторий, мол, отвергает Богородицу: значит, он повторяет Павла Самосатского, из Христа делает только человека. А это – уступка язычеству, измена народу и вере, подарок врагам, ненавистным готам, «принявшим Ариево зловерие». Отсюда страстность борьбы и необычайный успех Кирилла Александрийского, вмешательство которого было ярко окрашено политически. Он был не только вождём православия, но и епископом-националистом, отстаивавшим народность от затопления варварством. Кирилл получил отличное образование не только в богословии, но и в светских науках, особенно в античной литературе под руководством своего дяди, епископа Феофила, которого и сменил на александрийской кафедре. В 403 г. он вместе с ним был на Соборе в Константинополе, осудившим Иоанна Златоуста. Свою епископскую деятельность Кирилл открыл гонениями на еретиков-новациан, которые были изгнаны из его епархии, и на иудеев, которые были отчасти изгнаны, отчасти избиты, с конфискацией их имущества. Эта мера вызвала против него неудовольствие александрийского префекта Ореста; монахи Кирилла, со своей стороны, отвечали открытыми оскорблениями префекта, а один из них даже ранил его камнем, за что был казнён (Кирилл провозгласил его страдальцем за истину и похоронил с почётом). На нём тяготело и обвинение в подстрекательстве параболан к убийству знаменитой женщины-учёной Гипатии, опровергнутое лишь в 1881 г. исследованием католического учёного Коппалика. С 419 г. деятельность Кирилла Александрийского почти всецело была посвящена борьбе с ересью Нестория. Этому способствовал, между прочим, давнишний антагонизм между Александрией и Антиохией, к которой принадлежал Несторий по рождению и образу мыслей, и между Александрией и Константинополем, которому, со времени перенесения туда императорской резиденции, Александрия должна была уступить своё место в ряду патриархатов. Первый Константинопольский (Второй Вселенский) собор (381 г.) своим третьим каноном лишил Александрию первенства на Востоке, передав второе после Рима место в диптихах епископу столицы, «нового Рима». Но если неожиданное возвышение Константинопольского престола в Александрии могли терпеть, предполагая поставлять на него своих представителей, то назначение столичным архиереем кого-либо из Антиохии воспринималось там как откровенное унижение. Этим во многом объяснялись нападки из Александрии на Иоанна Златоуста, те же чувства дали себя знать с ещё большей силой после избрания Нестория. Поэтому Кирилл относился к нему не только как к оппоненту в религиозном диспуте, но и как к сопернику и личному врагу (так же как Иоанна Златоуста, Кирилл называл его «Иудой»).