Своеобразным развитием замысла стал составлявшийся с конца 1869 г. за границей план «Жития великого грешника», задуманного в пяти книгах. «Этот роман,  – заключал Ф.М. Достоевский в одном из писем, – всё упование моё и вся надежда моей жизни..., чтоб писать этот роман – мне надо бы быть в России. Например, вторая половина моей первой повести происходит в монастыре. Мне надобно не только видеть (видел много), но и пожить в монастыре». Детство «великого грешника» характеризуется «зарождающимися сильными страстями» и постепенно пробуждающимися наклонностью к «безграничному владычеству» и желанием «испытывать свою мощь». Ф.М. Достоевский определяет героя как «тип из коренника, бессознательно беспокойный собственною типическою своею силою, совершенно непосредственною и не знающею, на чём основаться... Он уставляется, наконец, на Христе, но вся жизнь – буря и беспорядок». Общую идею «Жития...» Ф.М. Достоевский выразил так: «Главный вопрос... тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь,  – существование Божие. Герой в продолжение жизни – то атеист, то верующий, то фанатик и сектатор, то опять атеист...» Особое значение он придавал намерению описать сближение «великого грешника» в монастыре со старцем наподобие Тихона Задонского («Авось выведу величавую, положительную, святую фигуру»). Замыслы «Атеизма» и «Жития великого грешника» не были осуществлены, но своеобразно «распределились» по трём последним романам Ф.М. Достоевского. Толчком для создания романа «Бесы» (1871–1872 гг.) послужило так называемое нечаевское дело – убийство слушателя Петровской земледельческой академии И.П. Иванова членами тайного общества «Народная расправа» во главе с Сергеем Геннадиевичем Нечаевым. Обстоятельства идеологического убийства, политические предпосылки и организационные принципы террористов составили фактологическую основу романа. Ф.М. Достоевскому важно было не только высветить содержание и смысл события, но и выявить его происхождение. Он проводит границу между нигилистами и революционными демократами и западниками, которые не признали бы в террористической практике эволюцию своих благородных целей и отреклись бы от неё, как в романе Верховенский-отец открещивается от родного сына. Однако, по убеждению автора, субъективное неприятие не отменяет объективных законов, по которым замутняются и снижаются «великодушные идеи» (вследствие их «короткости», невнимания к фундаментальным проблемам человеческой природы и свободы). Благородство и чистота помыслов тех, кто взыскуют равенства и братства, могут искажаться уже одной только торопливостью в мечтательных обобщениях, принятием не додуманных до конца гипотез за несокрушимые аксиомы, безоглядным воплощением основанных на атеизме идей, сопровождающихся огульным отрицанием тысячелетних традиций, исторических ценностей, народных идеалов. Когда «великодушные идеи» «попадают на улицу», то к ним в соответствии с «законом Я» примазываются «плуты, торгующие либерализмом», или интриганы, намеревающиеся грабить, но придающие своим намерениям «вид высшей справедливости». И, в конце концов, «смерды направления» доходят до убеждения, что «денежки лучше великодушия», и что «если нет ничего святого, то можно делать всякую пакость».