Тема взаимодействия Божественной благодати и человеческой свободы воли привлекала особое внимание отцов Западной церкви. Больше всех этот вопрос разрабатывал виднейший представитель западной патристики Августин Блаженный (354–430 гг.) в своей антипелагианской полемике. Исходной посылкой в ней для Августина служило его учение о последствиях для человека первородного греха, однако аргументы, с помощью которых он опровергал своих противников, не всегда согласовывались с православным учением. Среди них Августин выделял полную порабощённость греху и утрату свободы выбора, выразившиеся в том, что сам человек уже не может не только избирать и совершать добро, но даже желать его. Не способен он воспользоваться и искупительной жертвой Иисуса Христа. Поэтому его спасение – это дар (gratia) исключительно Божественной благодати. В непреодолимом действии благодати Аврелий Августин не усматривал насилия над человеком, утратившим и свободу и силу воли и потому не способным противостоять любому воздействию на него. Благодать как раз и должна восполнить эту утрату и вернуть человеку его высшее достоинство. Искажённые представления о состоянии человека привели его к идее предопределения (praedestinatio), согласно которой благодать оказывает своё воздействие не на всех людей. «Род человеческий, – замечает он, – распределяется таким образом, что на некоторых открывается вся сила благодати, на остальных же – вся сила правосудного отмщения». Никакой несправедливости в этом Августин не усматривал, т.к. был убеждён, что испорченность людей настолько велика, что они все достойны сурового наказания «Бога-Отмстителя». Если же «от него столь многие освобождаются, то пусть они воздают великую благодарность за этот незаслуженный дар Бога-Освободителя». Последовательно, однако, идея предопределения в его трудах не проводится; в них исследователи встречают множество высказываний, которые расходятся с этой идеей, и в которых нашло отражение православное сознание. Для защиты православного учения о соотношении благодати и свободы воли человека в V в. на юге Франции зародилось движение, направленное против пелагианства и крайностей учения Августина. Его возглавил христианский монах и богослов, основатель западного монашества Иоанн Кассиан Римлянин (около 360–435 гг.), учение которого, не понятое ни пелагианами, ни сторонниками Августина, стало предметом нападок как с той, так и с другой стороны. Исследователи подчёркивают, что Иоанн, долгие годы живший и совершавший церковное служение на Западе, тем не менее, является представителем восточной традиции, к которой он приобщился, путешествуя в течение 15-ти лет по святым местам и монастырям Палестины и Египта и общаясь там со знаменитыми христианскими подвижниками. В духе этой традиции он и выступил как против знаменитого ересиарха Пелагия (около 360–431 гг.) – монаха или мирянина аскетического образа жизни, происходившего из Британии или Шотландии, и его учеников, так и против крайностей учения о благодати и свободе воли Аврелия Августина и его последователей. К проблеме благодати и свободы Пелагия побудила обратиться распущенность нравов римских христиан, с которой он столкнулся, прибыв в начале V в. в столицу Западной Римской империи. Своё недостойное поведение христиане Рима оправдывали духовной немощью падшей человеческой природы и неодолимой силой греха. Возражая им, Пелагий указывал, что грех не может быть неодолимым; в противном случае человек не должен нести за него никакой ответственности. Если же человек в состоянии победить в себе грех, значит, он обладает достаточной для этого силой воли. Своё учение Пелагий изложил в трудах, большинство из которых дошло до нас лишь в отрывках и пересказах. Концепция благодати и свободы представлена с достаточной ясностью. В ней затрагиваются сразу три темы: человека, греха и благодати. Человек, согласно пелагианству, умирает не потому, что он грешит, а потому, что Бог сотворил его смертным. Оно отрицает наличие в людях первородного греха, т.к. грех Адама и Евы, считал Пелагий, не повредил их природы и не оказал никакого влияния на человеческий род. Все люди рождаются духовно здоровыми; не будучи парализованной грехом, их природа в равной мере «способна как на добро, так и на зло... И, разумеется, нам стало трудно творить добро не по какой-либо иной причине, но только лишь от долгой нашей привычки к порокам, которая началась с малого и постепенно в течение лет развратила нас и так сковала, так подчинила порокам, что нам стало казаться, будто эта привычка входит в нашу природу».