Он не ждал мятежей и волнений, но «в тягость, возмутительную народу, в оскорбление несносное могли обратиться своевольство чиновников и распутность столь многочисленной толпы рядовых ратников». «Итак, государь, – писал он, – верность и рвение везде общее, всё вам верно, все любит вас до восхищения; но чувство бремени от земского войска – общее же, как доносил я откровенно». Откровенность И.В. Лопухина, подчас граничащая с резкостью, была обусловлена его «героическим» патриотизмом. Как в детстве он ночей не спал, волнуясь ходом турецкой войны, так в зрелые и старческие годы искренно радовался славе русского оружия. Поздравляя друга сердечного, Алексея Михайловича Кутузова, с миром 1791 г., он писал: «Сбылось и твоё доброе предчувствие, что отечество наше, несмотря на все против его ковы, выйдет с обыкновенною ему славою. Подлинно – славно и полезно. Слава Богу, даровавшему нам мир, и очень выгодный; неприятели наши, думаю, не ожидали этого». И.В. Лопухин спешил послать другу копию с «письма из близких мест к театру действий» и жалел, что его, пожалуй, нет в иностранных газетах: «Тут видно, как Русь-матушка всем нос утёрла». В другой раз, когда стали говорить о войне с Пруссией весной 1791 г., он писал А.М. Кутузову: «Ты очень благоразумно делаешь, выезжая из Берлина, ежели близка война, хотя бы то было и на счёт твоего здоровья, коим должно жертвовать отечеству своему. Только ну, пруссаки, не плакать бы вам! Видно, они забыли, что наши ребята легки на ногу, и в Берлин-то им прилететь не впервые будет». Не считая известный поступок князя Якова Фёдоровича Долгорукого, разодравшего Высочайший указ, актом смелости и твёрдости патриотической, видя в нём порыв не великодушия, а запальчивости нрава, И.В. Лопухин рассуждает: «Смелость и твёрдость патриотические истинно являются в таких представлениях, коими заставляешь того, кому представления эти делаются, оставлять любимые его предприятия – предприятия, так сказать, страстей его и прихотей, без всякой им замены, совершенно обнаруживая их вредность, или в замечаниях о безвозвратном сделании неправды или погрешности политической, одним словом, такие представления, которые в корне трогают самолюбие того, кому представляются: и чем далее от престола представляющий, тем почтеннее его представления, чем большей он при том опасности подвергает себя, тем он истиннее патриот-герой». Таким «патриотом-героем» и заявил себя И.В. Лопухин в донесениях 1807 г. Он сознавал, что многое в них может не понравиться императору Александру и, тем не менее, писал, что думал. «Когда должно говорить, – замечает он в первом же донесении, – то не могу говорить я неправду государю и не такому, как Вам, рождённому быть истинным отцом отечеству и примером благости царского сана. Вам, государь, говоря правду, я выигрываю, ибо надеюсь, что приобретаю чрез то Вашу милость. Но не побоялся бы за правду для отечества и гнева царского потому, что отечество люблю я больше себя». Интересы родины тесно сплетались в глазах И.В. Лопухина с интересами дворянского сословия. Величайшей тревогой наполнила его сердце инструкция, данная 20 декабря 1806 г. и назначавшая «для милиционных экзерциций день из определённых для работ на помещиков».