В чём состоит вся сия соблазнительная тяжба? Все заимодавцы ваши имеют право на ваше имение: ибо долг, в срок не заплаченный, есть завладение чуждого. В числе сих должников один ищет быть прежде других удовлетворённым. Какая вам до сего нужда? Имение не вам принадлежит, а заимодавцам. Положим, что вы вступаетесь за них. Но кто дал вам право учреждать степени нужды и удовлетворения в имении чуждом? Вы владеете им единственно по праву сильного или, лучше сказать, по слабости долговых наших законов. Таким образом, вступив в чужую тяжбу, в дело ваших заимодавцев, и споря о чужом имении, вы довели дело до Сената. Здесь, по крайней мере, время было остановиться, но вы поступили далее. Высшее правительство ни какими силами человеческими, но Богом и Государем, конечно, по лучшему возможному плану учреждённое и не без Промысла существующее, решило дело не по вашему мнению. Простая гражданская скромность и умеренность в деле корысти, не говоря уже о христианском смирении и самоотвержении, должна была вас заставить пожертвовать вашим мнением; но вы решились лучше предпочесть его всему, решились назвать их всех „беззаконниками и сущими поборниками неправды“ (истинный смысл письма вашего к Государю), нежели покориться. Остерегитесь, милостивый государь, Бога ради, остерегитесь! Дух, непрерывно на нас враждующий, позавидовав святости и прямоте ваших об истине понятий, преградил на сию минуту благотворное их влияние на дела и движение вашей воли. Он вверг вас в странное своекорыстие, в некоторый род запальчивости и непокорливости, омрачив ум ваш какими-то видами личного, препирательного и на едином вашем мнении основанного правосудия, и отвёл вас так далеко от истинной любви и смирения в дебри тяжбы и самомнения, что вы ужаснулись бы сами, если бы со стороны прочитали последнюю жалобу вашу. Разве всё дело наше состоит в том, чтобы исповедовать словами имя Христово и услаждаться в кабинете размышлением о сём великом имени, а внешние дела попускать идти так, как бы они шли и без Него, по общему движению страстей? Разве на крест надобно смотреть с умилением, а несть его не наше дело? Разве словами только надобно нам здесь считать себя изгнанниками и пришельцами, а на деле за каждый кусок земли воевать с целым светом и всех, с нами разномыслящих, считать за беззаконников? Разве можно любить людей и обливать всегда жёлчью укоризны то самое сословие, в коем Промысл нас поставил и сопричислил в виде собратия? После всего, что вы делали для успехов истины и благочестия, вы не можете, вы не должны себя вести по общим правилам, в свете принятым и принимаемым; вам не может быть простительно вводить и утверждать собственным примером вашим столь разительный раскол между правилами христианскими и гражданским поведением. Вы знаете, что раскол сей издавна существует, и что он всегда был камнем претыкания для слабых. Остерегитесь, милостивый государь; скажу вам ещё горестную истину: в вас и примером вашим Бог смиряет всех тех, кои, по слову Фомы Кемнийского, свили себе гнездо на небеси. Я не говорю лично о себе, хотя не могу от вас скрыть, что по привязанности моей к вам и я неоднократно разделял со всеми слабыми чашу соблазна и скорби, от вас к нам идущую.