Одним из скрытых побуждений к этому отказу было опасение, что Иоанн Антиохийский слишком легко поплатился за свою выходку против Собора: он с восточными мог подписать изложение веры Собора – и тогда не было бы серьёзных оснований считать его вне общения с церковью, тогда как отцы Собора желали, чтобы «восточные припали к Собору, как согрешившие», и, разрушив все постановления, письменно анафематствовали Нестория. Император, наконец, решил вызвать по восемь депутатов от каждой стороны для переговоров. Около этого времени Несторий заявил о своём желании удалиться на покой в антиохийский монастырь Евпрепия и был уволен – с почётом. Личные совещания с государем не привели ни к чему. Император настраивался на тон той стороны, которая говорила с ним последней. Внешне беспристрастный, он не позаботился своей властью защитить восточных депутатов от оскорблений халкидонской черни (из-за возмущений «добрых монахов» оказалось невозможным допустить в Константинополь ни тех, ни других депутатов). Но убеждённый в правоте Кирилла, который всё ещё сидел в Эфесе под стражей, Феодосий успел уже возненавидеть Нестория за то, что с его именем соединялось воспоминание о неудаче. Он то потрясал от ужаса своей порфирой, когда ему говорили, что сторонник Кирилла (Акакий Мелитинский) называет Бога подлежащим страданию, то затыкал уши, когда при нём разговаривали о Нестории. Он упрекал восточных епископов за то, что они совершают богослужения, а когда они отвечали просьбой, чтобы запрещено было совершать богослужения противникам, то отговаривался тем, что «он не может приказывать епископам». Некоторые предполагали подкуп со стороны Кирилла Александрийского. На самом деле его торжество в Константинополе было предрешено ещё до Собора в Эфесе. За короткое время император издал два противоречащих указа: одним он распустил Собор, прямо признавая Кирилла и Мемнона низложенными, другим увольнял из Эфеса всех, в том числе и Кирилла с Мемноном, признавая их еретиками, заявляя перед всеми, что, пока жив, не может осудить восточных, потому что их перед ним ни в чём не обвиняли, и просил отцов позаботиться о восстановлении мира церкви (эта последняя сакра и была окончательной). Восточные отправились в свои епархии, а их противники вошли в Константинополь и здесь, с согласия императора, рукоположили во епископа столицы некоего Максимиана (431–434 гг.), человека практического благочестия, но другими качествами не обладавшего. Между первым и вторым заседаниями Эфесского собора был некоторый промежуток: с одной стороны, были попытки известить императора и константинопольских клириков, а затем надо было послать извещение в Египет. Кроме того, составляли слова, которые должны были служить показателем воззрения участников Собора на Лицо Иисуса Христа. В результате Вселенский собор разошёлся, дав мало благоприятных результатов. Кирилл Александрийский кафедру сохранил, а Несторий был низложен, но заочно, так что для всех не было ясным, что приписываемое ему учение действительно принадлежит ему. Его учение было осуждено без ясного указания, что именно в нём еретического. В качестве православных были приняты писания Кирилла Александрийского, но это всё же было далеко не то, что изложение веры, составленное самим Собором. Был упущен превосходный случай, когда александрийское богословие могло встать лицом к лицу с антиохийским богословием в его наилучших представителях, и результаты, каких можно было бы ожидать от этой деятельности в догматическом отношении, были бы неизмеримо важней.