Тело и душа у Джакопоне полярно противоположны друг другу. В отличие от души тело лишено единства и, когда душа покидает его, оно распадается. В разговоре с душой тело беспомощно, несведуще, не способно думать о будущем и отвечать за свои поступки; страх осуждения вынуждает его просить помощи у души, которой оно всегда противится. Конфликт тела, ищущего земных наслаждений, и души, стремящейся к Богу, разрешается либо победой порочного тела, которому удаётся вовлечь в грех душу, либо победой души, сумевшей подчинить себе тело. Джакопоне со свойственным ему пессимизмом чаще говорит о первом исходе. Тело описывается с большей степенью подробности, живописный натурализм этих описаний напоминает стиль комической поэзии, но у Джакопоне на всём лежит суровый отпечаток неизбежной гибели как возмездия за грех. Лишь изредка тело оказывается способным ответить на божественный призыв, тогда преображаются все его пять чувств, и оно ликует вместе с душой. Но, как правило, радость души сопровождается утеснением и болезнью плоти. Нередко тело и душа выступают в лаудах Джакопоне не как самостоятельные персонажи, а как олицетворение двух начал, сосуществующих в сердце человека и ведущих за него борьбу. Тело – это всё земное, низкое, тёмное, порочное, противящееся божественной благодати; душа – светлое, высокое, лёгкое, божественное; тело – это прошлая бессмысленная жизнь, душа – смысл, который открылся поэту. Если стильновисты обращались к душе человека, притом в её наиболее возвышенных устремлениях, а комические поэты подвергали осмеянию низменное, плотское начало, то Джакопоне охватывает весь спектр состояний, свойственных человеческой природе (предвосхищая в этом автора «Божественной комедии») и делает это с предельной серьёзностью. Для него это вопрос жизни, а не стиля. В замечательной лауде «Fuggo la croce, camme devora» противоположные состояния души разведены по разным персонажам: два монаха созерцают крест, и это созерцание приводит к прямо противоположным результатам. В сердце одного пробуждается любовь, он прозревает, обретает дар речи, начинает жить подлинной жизнью. Другой же ощущает лишь сердечную боль, слепнет, становится немым, приближается к смерти: «Брат, на распятье смотреть мне нет мочи. Крест мой нательный мне грудь обжигает. Деться куда мне от этого дара? Это спасение мне словно кара. Деться куда мне от этого жара? Высохла плоть моя, дух изнывает». «Брат, разве можно бежать благодати? Можно ли в счастье мечтать об утрате? Нет, не кощунствуй, одумайся, Брате. Прав ли, кто солнце в тепле упрекает?» Непрекращающаяся борьба этих двух состояний в собственной душе становится предметом пристального внимания Джакопоне. И здесь он ничуть не уступает блаженному Августину в беспощадной честности самооценки и в твёрдой воле идти до конца в преодолении греха. Горестная картина помутнения образа Божия в человеке, в себе самом, прежде всего, вызывает у Джакопоне глубокое сердечное сокрушение.