Встречен он был с помпой, но блеск российского двора не ослепил европейскую знаменитость: в его представлении Россия оставалась страной варваров. Иное дело двор и сама императрица. С ней он вел долгие беседы и, увлекаясь, даже дружески похлопывал ее, убеждая, что она единственно своей властью может построить  в России с ее крепостным правом царство всеобщего благоденствия, в котором, между прочим, места для церкви не было отведено, по крайней мере, для просвещенной части ее жителей. Платон при дворе представлял православную церковь. Состоялась встреча, которая вошла в анналы российской истории. Дидро снисходительно иронизировал, обращаясь к Платону: «Знаете ли Вы, святой отец, философы говорят, что нет Бога?» Ответ: «Это прежде их сказано». «Когда и кем?» «Пророком Давидом, и вот его слова: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог»». Авторы церковной истории утверждают, что Дидро таким ответом не только был пристыжен, но и выразил иерарху свое восхищение. 16 июля 1766 г. Платона назначили архимандритом Троице-Сергиевой лавры – главного центра православной жизни России, а в 1768 г. как представитель лавры он стал членом Синода. То был знак особого доверия к нему императрицы. Об этом свидетельствует и тот факт, что ему (вкупе с несколькими высшими церковными деятелями) был дан на отзыв знаменитый «Наказ» императрицы, где Уложенной комиссии излагалась суть законов, которые надлежало выработать. К своему творению Екатерина II относилась ревниво, особенно когда речь шла о позиции церкви, но замечания Платона были приняты милостиво. Еще одной сферой деятельности придворного проповедника была борьба со всем тем, что подрывало основы православной веры, в частности, с «пагубным учением французских атеистов», которому благоволила сама императрица. Открыто выступить против них Платон не посмел, но в своих проповедях обрушивался на маловеров, на тех, кто стремился принизить святую церковь. В частной же переписке он называл вещи своими именами. Так, в письме графу Остерману он пишет: «Вновь проникшие философские правила, угрожающие не только религии, но и политической основательной связи, представляют зло, с которым надлежит бороться, ибо оно может поколебать государственные устои» (сказано это было задолго до революционных событий во Франции). Иное дело с «родным» раскольничьим движением: о нем можно говорить громко. Опасность для церкви с этой стороны, несомненно, возрастала. В царствование Елизаветы Петровны с раскольниками не церемонились, обрушивая на них карающий меч власти. Петр III и Екатерина II гонения остановили, т.е. карательных мер не предпринимали. Тем не менее, в 1765 г. имел место такой факт: раскольники внезапно ворвались в отдаленный Троицко-Зеленецкий монастырь, расположенный на Ладоге среди обширных болот и топей (в этих глухих местах находились и раскольничьи поселения). Монахов раскольники разогнали, а святыни поругали. Неминуемость противодействия властей была очевидной, но нападавшие решили пострадать «за истинную веру». При попытке выгнать их из обители они, одержимые славой мученичества, сожгли себя. Этот случай был наиболее ярким проявлением тех подспудных процессов, которые бурлили в народе и были связаны с исканиями «истинной веры». Самосожжение имело резонанс. По поручению царствующей особы и Синода откликнулся на него и Платон с «увещеванием к бывшим своим чадам, ныне недугом раскола немоществующим». Этот документ, составленный по канонам православного богословия, наряду с обличением «ложной веры», содержал и «чиноположение – как принимать в лоно церкви вновь обращенных». Борьба с расколом и в дальнейшем будет одним из главных направлений в деятельности иерарха, и здесь он скажет свое веское слово. Предприняло активные меры и правительство, но они отличались от тех, которые были в ходу при Елизавете Петровне.