Апостолы, в свою очередь, якобы «возложили руки» на своих учеников и посвятили их в епископы. Однако при земной жизни Спасителя ученики еще не были христианами и поэтому не могли получить от Христа высшую церковную власть и харизму (дар) апостольства. Таинство рукоположения и таинство посвящения были сформулированы не сразу, а поэтапно. И гораздо позже самого оформления института епископов. Сам апостол Павел был крещен в общине Дамаска, во главе которой не было ни апостола, ни епископа, о существовании которых христианам в то время ничего не было известно. Видимо, все это было теоретически оформлено ради оправдания возможности распоряжаться церковным имуществом (которое быстро росло благодаря пожертвованиям) по своему усмотрению. Может быть, стоило отменить имущество и запретить имущественные отношения, коль скоро было объявлено, что Царство Христа «не от мира сего»? Спор об этом неоднократно заводили истинные последователи Христа, мистики и нищелюбцы, и всякий раз бывали опозорены теми, кто умели создавать из церкви централизованную управляемую организацию, способную защитить себя и свое имущество отнюдь не «силой Божьей», но кулаками, оружием и неприступными крепостными стенами. Но именно в результате имущественных отношений церковная иерархия перестала быть церковью в том смысле, какой придавал ей Основатель – «Там, где двое или трое собираются во имя Мое, там и Церковь Моя», а стала организацией преимущественно политической. Для идеологического обоснования новой организации потребовались теории об избранности клириков и об «испорченности» человеческой природы вообще, а также определенное вероучение о христианской церкви, которое окончательно сложилось только к IV в. и было изложено на Втором Вселенском соборе (381 г.). Примитивная мистика к апостольскому времени еще не достигла понятия об универсальном, когда внеземное достигается путем магического акта, благодаря которому человек обретает единство с божеством, причащаясь к его сверхъестественному бытию. Изначальный смысл жертвенной трапезы в том и состоит, что благодаря ей человек каким-то образом соединяется с божеством. Когда понятие об универсальном уже достигнуто, и человек подвергает рефлексии свое отношение к целостности бытия и к бытию-в-себе, тогда мистика расширяется, углубляется и очищается. Познавая же единство всех вещей в Боге, в бытии-в-себе, человеческая личность покидает волнения преходящего мира, обретает покой вечного бытия и ощущает себя сущей в Боге и вечной в каждое мгновение. Эта умозрительная мистика появляется везде, где человеческая мысль в высшем напряжении стремится постичь отношение личности к универсальному. Ее можно найти у брахманов, у Будды, в платонизме и в стоицизме. Она проникает также и в христианство, первоначально наивно дуалистическое, строго различающее между «теперь» и «тогда», между посюсторонним и потусторонним. Христианство стремится сопротивляться ей, однако в лице своих великих мыслителей или под влиянием великих движений мысли пытается уяснить себе отношение Бога и мира, и здесь мистика оказывается для него неизбежной. Характер умозрительной мистики меняется в зависимости от места и времени. В наиболее абстрактной форме она есть у брахманов и у Будды, где человек мыслит свое существование здесь, в границах чистого и пустого понятия бытия и растворяется в нем. Мистика апостола Павла тоже должна была бы устремляться к единению человека с Богом как с первоосновой бытия. Однако этого не происходит: апостол Павел ни разу не говорит о единении с Богом или о бытии в Боге. Конечно, он утверждает, что верующие суть дети Божьи, однако это сыновство удивительным образом постигается им не как непосредственное, мистическое отношение к Богу, но как опосредованное и осуществленное через мистическую общность со Христом.