Согласно Деррида, «знак является посторонним присутствию» («Голос и феномен»), присутствию, которое и есть Бытие» («Голос и феномен»). Что же. в таком случае, репрезентирует знак? Репрезентативность неотделима от природы знака; однако если знак не имеет доступа к содержанию мира, то на вопрос о его репрезентативности можно ответить только словами Деррида: «Знак репрезентирует самого себя». «Как только возникает знак, он начинает и начинается повторение самого себя. Вне повторения, репрезентации он не может быть знаком, не может быть тем, что представляет собой не-самоидентичность, которая регулярно отсылает к тому же самому… То есть к другому знаку…» Таким образом, мир в его знаковой репрезентации предстаёт как цепь непрерывных отсылок и референциальных сопоставлений, где сплошь фигурируют одни лишь знаки. Мир в том облике, который только и доступен человеку, являет собой бесконечную знаковую интерпретацию или то, что Деррида называет игрой знака и игрой в знаке. Соединение понятий «игра» и «знак», в общем, не является изобретением деконструкции, и об этом пишет Сам Деррида в своём известном и часто цитируемом пассаже из «Структуры, знака и игры в дискурсе гумантитарных наук» он замечает: «Существуют интерпретации знака, игры. Сущностью одной из них является стремление к дешифровке; она мечтает о том, чтобы дешифровать и тем самым обнаружить истину или тот источник происхождения, который избегает игры, избегает того, чтобы быть знаком, и потому считает саму интерпретацию чем-то вынужденным… Другой тип интерпретации, который обращается больше к источникам, напротив, признаёт игру своим естественным состоянием». Этот второй сценарий игры, как будто бы вполне спонтанный, построен, однико, таким образом, чтобы устремить игру к воспроизведению ситуаций человеческого существовании именно в мире Бытия, следовательно, к полному присутствию Эта вторая стратегия (так же. по существу, как и первая) пытается остановить игру, обнаружить начало и конец игры знака посредством реконструкции присутствия, которое уже не может быть игрой вокруг или по поводу мира, а становится жизнью человека в этом мире. Методология гуманитарных наук в выборе своего исследовательского принципа всегда, согласно Деррида, осциллирует между этими нитерпретативными стратегиями, хотя выбирать здесь, строго говоря, не из чего – обе эти стратегии равно (хотя и по разным причинам) недостаточны. В поверхностных интерпретациях деконструкции явно просматривается её сведение ко второй стратегии игры. Для того чтобы обозначить принципиальное отличие деконструктивистского представления об игре мира в знаке, Деррида называет эту игру «генеральной игрой мира». Поскольку субъектом этой игры является знак в его деконструктивистской интерпретации, игра, в которую вступают знаки, есть игра, разрушающая присутствие. Присутствие элемента здесь всегда есть означаемый и заменяемый референт, описываемый в системе различий и движением цепочки смыслоозначения. Игра всегда есть игра присутствия и отсутствия, однако если осмыслить её некоторым радикальным способом, она должна пониматься как то, что существует прежде появления самой альтернативы присутствия и отсутствия, прежде мира Бытия. Игра знаков поэтому существует для человека прежде всего существующего; игра становится истоком мира. Именно в процессе знаковой игры, посредством этой игры, и должен, согласно Деррида, конструироваться мир человека. Из идеи письменности как игры мира вытекает ещё одно толкование письменности в деконструкции – как сцены истории. Взаимоотношение деконструкции с понятиями истории и историчности весьма неоднозначны: с одной стороны, они рассматриваются как то, что, несомненно, принадлежит к багажу метафизической традиции; с другой стороны, Деррида обращает внимание на то, что сама тематика историчности появляется в философии достаточно поздно.