Единственным средством, по его мнению, чтобы предотвратить эти мучения, было обшивание кожей наручней (гаек). Он говорил об этом неоднократно в комитете, подавал о том же записки князю Голицыну в 1832 и 1833 гг. Но и тут Капцевич возражал, в упорном ослеплении служебного самолюбия. Он указывал, что обшивка наручников кожей или сукном ослабит их и создаст пустоту, удобную для их снятия, и сомневался, чтобы наручник мог производить холод, поскольку железо, согреваясь от голой руки и от рукава кафтана, не должно мёрзнуть. Насколько соответствовало действительности такое представление о наручниках, видно из характерного рассказа, записанного С.В. Максимовым со слов арестанта: «Летом цепь суставы ломает, зимой от неё все кости ноют; в нашей партии цепь настыла, холоднее самого мороза стала, и чего-чего мы на переходе не напринимались! Мозг в костях, кажись, замерзать стал, таково было маятно и больно, и не в людскую силу, и не в лошадиную!» Гааз, конечно, не убедился доводами Капцевича и не унимался. Представленный им в 1836 г. в комитет список арестантов с отмороженными от гаек руками так взволновал Голицына, что он немедленно и в самой настойчивой форме представил министру внутренних дел о необходимости осуществить мысль «затейливого доктора». На этот раз последовавший в том же 1836 г. указ о повсеместном в России обшитии гаек у цепей кожей дал Гаазу полное и ясное удовлетворение, не допускавшее никаких недоразумений. Но не только вид закованных, без всякого между ними различия по поводам их пересылки, смущал Гааза. Во избежание побегов и для облегчения поимки, закон 29 января 1825 г. предписывал брить половину головы пересылаемым по этапу. Бритьё шло поголовно. С бритой половиной головы оказывались пересылаемые на родину для водворения оправданные после суда просрочившие паспорт и просто отправляемые по требованию общества, опекунов и наследников населённых имений, высылаемые из столицы за нищенство и т.п. Гааз указывает случаи обрития половины головы крестьянину, не имевшему средств возвратиться к своему господину с заработков из Барнаула, и 13-летнему еврейскому мальчику, возвращаемому в Гродно для обращения в прежнее состояние из-за неправильной отдачи его в военную службу. Ярко и образно описывая несправедливость и жестокость такого бритья, Гааз 23 ноября 1845 г. просил комитет хлопотать об его отмене для не лишённых всех прав состояния. О том же просил он и генерал-губернатора князя Щербатова в особой докладной записке. Усилия его увенчались успехом, и 11 марта 1846 г., вследствие представления тюремного комитета, поголовное бритьё головы было отменено Государственным советом, будучи удержано лишь для каторжных. Наконец, заботу Гааза вызвало и продовольствие ссыльных. Когда в 1847 и 1848 гг. последовало временное распоряжение об уменьшении на одну пятую пищевого довольства заключённых (повторенное во время неурожая 1891 г.), Фёдор Петрович внёс в комитет, в разное время, до 11 тыс. рублей серебром от «неизвестной благотворительной особы» для улучшения пищи содержащихся в пересыльном замке. Заботясь о перековке арестантов и об их обиходе, делах и т.п., Гааз действовал в качестве директора тюремного комитета, наложившего на себя исключительные обязанности. Не только свойство, не характер и объём этих обязанностей отличали его от большинства его сотоварищей и выдвигали, против его воли, его симпатичную личность: на всех его действиях лежала печать постоянной сердечной тревоги о ходе взятого на себя дела и отсутствия всякой заботы о самом себе, отражался тот особый взгляд его на развертывавшуюся перед ним картину человеческих немощей, падений и несчастий, который Достоевский назвал бы «проникновенным».