Здесь проявляется важный для Паскаля-апологета следующий фильтр, который он использует для осмысливания своего мистического опыта: «Знание Бога без знания (человеческого) ничтожества порождает гордыню. Знание ничтожества без знания Бога ввергает в отчаяние. Знание Иисуса Христа дает возможность (остановиться) посредине (между этими крайностями), поскольку здесь мы находим и Бога, и наше ничтожество». Отсюда его духовное «прагматическое» указание на опасность одностороннего акцентирования одной из природ Богочеловека: «Опасно слишком много указывать человеку на его сходство с животными, не показывая ему его величия. Опасно также слишком часто обращать его внимание на его величие, не напоминая о его ничтожестве. Опаснее всего оставлять его в неведении того и другого. Напротив, весьма полезно представлять ему и то и другое». Однако на практике, в «Мыслях», сам Паскаль-апологет не следует этому правильному указанию. Обычно он делает односторонний акцент на ничтожестве и умалении человека: «Сколь пусто сердце человеческое и сколь, вместе с тем, преисполнено оно грязи». В рамках мировых религий такой подход, как правило, присущ их первой ступени – покаянию или обращению неверующего человека к Богу. Именно это и является важнейшей задачей Паскаля. Еще одной особенностью его мистических воззрений является убежденность в том, что основой любви к «отвлеченной сути человеческой души» являются ее свойства. Это позволяет соотнести исповедуемое им учение с теми учениями бхакти (мистической любви к Богу), которые акцентируют внимание на сагуна-аспекте (на качествах) Истины. Так, рассуждая об особенностях «Я» человека, о его «месте расположения», Паскаль справедливо отличает свойства человека (его красоту, разумение, память и т.п.) от его «Я», ибо «я могу потерять эти свойства, не теряя себя». Для Паскаля-мистика оказывается невозможным любить других ни как части одного целого, ни как сущности, равные перед Богом; остается любить только за человеческие качества. Так, отвечая на вопрос: «Возможно ли любить отвлеченную суть человеческой души, независимо от присущих ей свойств?» – он утверждает: «Нет, невозможно, да и было бы несправедливо. Итак, мы любим не человека, а его свойства». Сделав это заключение, абсурдное для подавляющего большинства мистиков, Паскаль продолжает далее в том же духе: «Не будем же издеваться над тем, кто требует, чтобы его уважали за чины и должности, ибо мы всегда любим человека за свойства, полученные им в недолгое владение». Еще одной особенностью его воззрений, которые уже не укладываются в установившееся понятие «мистические», является неверие Паскаля в вечность «Я» человека. Само же это «Я» он правильно отождествляет с «Я»-мыслью. Рассматривая бессмертную душу, которая должна подготовиться к «вечному путешествию» как атрибут смертного «я» человека, он пишет: «Я сознаю, что мог бы совсем и не быть, ибо мое Я заключается в моей мысли; стало быть, я, который мыслю, не существовал бы, если бы мою мать убили прежде, чем я получил душу, следовательно, я существо не необходимое. Равно, я не вечен, не бесконечен; но я ясно вижу, что есть в природе Существо необходимое, вечное и бесконечное». Учитывая контекст «Мыслей», попытка отождествить на основании этого высказывания Паскаля его христианское мистическое понимание и современное восточное мистическое понимание, в соответствии с которым речь у него идет вначале об ego (низменном «я»), а затем о высшем «Я», или даже об Истинном «Я» («Существо необходимое, вечное и бесконечное»), является неадекватной. Несмотря на свое стремление к богопознанию и его религиозно-философскому осмыслению, Паскалю все же не удалось преодолеть ограниченности отстаиваемых им догматов средневекового мышления.