Для сложившейся общности ИПЦ и ИПХ как изоляционистского крыла катакомбного движения были характерны: антисоветский эсхатологизм (отождествление советской власти с властью антихриста); церковно-оппозиционные настроения (вплоть до провозглашения канонической РПЦ «церковью лукавствующих», «церковью сатаны», а её служителей – «лжепророками»); уход, изоляция от окружающего мира (заканчивая практикой массового затвора); особая роль харизматических лидеров. В рамках «катакомбной» субкультуры сформировалась духовная литература, обосновавшая размежевание с легальной церковью (различные духовные стихи, «пророчества», например, «Собрание из списков о преподобном Серафиме Саровском», получившее хождение в это время в Центральном Черноземье, и др.). В конце 1940 гг. происходит подъём активности радикального церковного подполья, что особенно проявилось в Центральном Черноземье, где были развиты традиции как эсхатологических групп, так и оппозиционного буевского движения. Однако в 1950–1953 гг. новые репрессии сократили численность местных катакомбных групп почти вдвое. Формирование «катакомбной» субкультуры обусловило двойственное отношение к нелегальной церковной жизни со стороны епископата РПЦ. В 1930 гг. отношение легального епископата к подпольным формам церковной жизни было благожелательным. Многие епископы патриаршей церкви участвовали в деятельности церковного подполья: сотрудничали с учебными заведениями, рукополагали тайных священников, организовывали благотворительность. Речь, конечно, не шла о руководстве нелегальной церковной жизнью, что было невозможно в условиях жёсткой репрессивной политики властей. Взаимодействие осуществлялось через личные связи архиерея и нелегального духовенства. В 1940 гг. епископат стремился вовлечь в процесс легализации большее число незарегистрированных общин, а также священников, с тем, чтобы максимально реализовать новые возможности, открывшиеся перед церковью, а также с целью не допустить деградации церковной жизни, неизбежной в условиях подпольного существования. Одновременно уклонявшиеся от выхода на открытое служение священники и члены оппозиционных общин подвергались критике со стороны епископата РПЦ. Со второй половины 1940 гг. термин «катакомбы» применительно к тайному существованию церкви в СССР впервые получает широкое распространение в публицистике представителей Русской православной церкви за границей (РПЦЗ). В эмигрантской литературе о катакомбном движении говорилось исключительно как о подпольной церковной организации, активно политически противостоящей советскому режиму и при этом оппозиционной священноначалию Московского патриархата (т.е. фактически под катакомбном движением подразумевались только группы ИПЦ и ИПХ, не имевшие, впрочем, централизованной организации). Утверждения о существовании в СССР катакомбной церкви, противостоящей Московскому патриархату, использовались руководством РПЦЗ в идеологических спорах с РПЦ. Вслед за публицистикой РПЦЗ термин «катакомбное движение» в узком, политизированном значении получил распространение и в зарубежной историографии послевоенного времени. После смерти И.В. Сталина в 1953 г. положение религиозных организаций в СССР улучшилось. Произошло массовое освобождение из мест заключения осуждённых священнослужителей и религиозных деятелей. С 1954 г. возобновилась регистрация церковных приходов.