В Риме этот день был принят ради вытеснения языческого праздника дня рождества Непобедимого Солнца, а не на основании церковного предания, которое считало днём Рождества 6 января (Епифаний Кипрский), или 25 число египетского месяца пахона (20 или 25 мая), или 28 марта (Климент Александрийский, аноним 243 г.). В ночь Рождества Вифлеемские пастухи стерегли своё стадо в поле, что как будто указывает, что Иисус Христос родился между мартом и ноябрём, т.к. зимой, с ноября по март, палестинские пастухи загоняли скот на ночь под крышу. Итак, ни год, ни день Рождества Христова невозможно определить с научной точностью, что не мешает людям отмечать этот праздник в память о Спасителе. С чисто исторической точки зрения, Евангелия, взятые сами по себе, не подают повода к серьёзным сомнениям. Сама отрывочность рассказа и неопределённость показаний относительно времён и мест у Матфея и Марка свидетельствует о добросовестности авторов, не желавших писать больше того, чем они в точности помнили или слышали. Исторические комбинации и точные хронологические даты Евангелия от Луки снискали, в конце концов, их автору как источнику горячие похвалы от таких учёных, как немецкий археолог и филолог Эрнст Курциус (1814–1896 гг.) и немецкий историк и юрист Теодор Моммзен (1817–1903 гг.). Точная хронология (по праздникам еврейского года) и топография четвёртого Евангелия (в отношении к деятельности Спасителя) вполне согласуемы с менее определённым в этом отношении рассказом Матфея, Марка и Луки и вполне понятны под пером человека, ставшего учеником Христа ещё на Иордане, через Иоанна Крестителя, принадлежавшего к самому интимному кружку Спасителя и трёх учеников, сопутствовавшего Христу везде и всюду, до удара копья в бок висевшего на кресте Спасителя. Огромная лавина аргументов, обращённая критикой на четвёртое Евангелие как произведение апостола Иоанна и вообще как исторический источник, в настоящее время растаяла почти без остатка. Те основания, на которых западная наука отвергала его, почти сплошь метафизического, субъективного и предвзятого характера. Они сводятся к следующему: так как не могло быть Богочеловека, то и не мог очевидец изобразить кого-либо так явно Богочеловеком, как это делает четвёртый евангелист. Но если вообще недоказуемо, что не могло быть Богочеловека, то, тем не менее, доказуемо, что в Палестине I в. не могло явиться лица, которое, сознавая Свою исключительную духовную мощь и Свою единственную миссию, учило о Себе как о предсуществующем и вечном Сыне Божьем, грядущем Судии живых и мёртвых, Сущем во Отце, как и Отец в Нём, и чтобы не могло найтись слушателей, Ему поверивших. Кроме того, критика упускает здесь из виду, что автор четвёртого Евангелия, кто бы он ни был, во всяком случае, или очевидец, или сознательный лжец (Ин. 19:35; 21:24; I Ин. 1:1), а так как от последнего приговора сама критика отшатывается как от мнения, совершенно неприложимого к человеку такого высокого религиозного настроения и такого ума, как автор четвёртого Евангелия, то она логически должна (хотя и неохотно) признать в нём очевидца. Психологическая «несовместимость» иоанновского и синоптического (т.е. трёх первых Евангелий) Христа не больше, чем «несовместимость» ксенофонтовского и платоновского Сократа. Психологическая «невозможность» иоанновского Христа Самого по Себе совершенно недоказуема. Множество самых «свободомыслящих» и даже враждебных христианству читателей, начиная от язычников Цельса (около 25 г. до н.э. – 50 г. н.э.) и Порфирия (232/233 – 304/306 гг.) и кончая Эрнестом Ренаном (1823–1892 гг.) и Адольфом фон Гарнаком (1851–1930 гг.), решительно не видят такой невозможности (Гарнак говорит о иоанновском образе Спасителя, что он, в сравнении с павловым, «гораздо человечественнее и всё же гораздо божественнее»). Что же касается «психологической невозможности», чтобы автор Евангелия любви был одним лицом с «сыном Грома» Евангелия от Марка, то здесь критика, упрекавшая евангелиста, зачем его Богочеловек не «развивается» в течение трёх с половиной лет, не хочет дать никакого развития простому человеку, апостолу Иоанну, от 15–20 до 85–90-летнего возраста. Исследователи на это говорят: чтобы ей поверить, нужно считать апостола Иоанна человеком невероятной нравственной и умственной косности, поскольку мимо него проходят распятие Христа, убиение евреями Стефана и обоих Иаковов, деятельность апостола Павла, Апостольский собор, Нероново гонение, разрушение Иерусалима и его храма, зарождение гностицизма в лице Симона-волхва и Керинфа, сам он из почти мальчика делается дряхлым стариком – а он всё там же, где был!