Стремление к пониманию естественного закона, согласно Бруно, – самый высоконравственный удел. Волю Бога, по его мнению, необходимо искать в «неодолимом и нерушимом законе природы, в благочестии души, хорошо усвоившей этот закон, в сиянии солнца, в красоте вещей, происходящих из лона нашей матери-природы, в её истинном образе, выраженном телесно в бесчисленных живых существах, которые сияют на безграничном своде единого неба, живут, чувствуют, постигают и восхваляют величайшее единство…» Кроме того, если у Николая Кузанского интуиция всеединства как вездесущего божества («всё во всём») согласовалась с догматом о вочеловечивании Бога, то Бруно, еще в стенах монастыря вступивший на путь разрыва с христианской традицией, стремился обрести новую религиозность на путях возвращения к натуралистической магической религии древних египтян, представленной в сочинениях «Герметического корпуса», который был переведен на латынь итальянским гуманистом и философом-неоплатоником Марсилио Фичино (1433–1499 гг.). Как христианский неоплатонизм Кузанского, так и христианизированный герметизм Фичино у Бруно дехристианизируются. Отсутствует у него и высокая оценка математики и количественного подхода как познавательного средства. Возражая Николаю Кузанскому, он говорит: «Нам нет нужды прибегать к математическим фантазиям, когда мы говорим об естественных вещах». Механизм построения бесконечного всеединства в представлениях неоплатоников об эманации Бруно заимствует ещё в первый период своего философского развития («Тени идей», «De umbris idearum», 1583 г.). Всеединство как абсолютная субстанция, высшее и единое начало, «развертывает» в своих «эманациях» то, что в нем содержится в «свёрнутом» виде, оно при этом как бы «рассыпается» в многообразии вещей чувственно данного мира, выступающего завершением этой «лестницы» нисхождений и соответственно восхождений. Проходя ту же самую «лестницу» в обратном порядке, интеллект возвышается от чувственного многообразия к единому. Во второй период своего творчества, отразившийся, прежде всего, в его итальянских диалогах, свою центральную идею о бесконечном всеединстве Бруно развивает как метафизически («О причине, начале и едином», 1584 г.), так и космологически («Пир на пепле», «La cena de la ceneri», 1584 г. и «О бесконечности, вселенной и мирах», «De l'infinito, universo et mondi», 1584 г.), а также развертывает ее религиозно-нравственные, гносеологические и эстетические импликации («Изгнание торжествующего зверя», «Spaccio délia bestia trionfante», 1584 г. и «О героическом энтузиазме», «De gl'eroici furori», 1585 г.). В этот период к наследию неоплатонизма присоединяются влияния атомизма Эпикура и Лукреция, а также досократиков, включая Анаксагора, Гераклита и Парменида, причем Пифагор иногда ставится выше Платона. Бруно пытается также объединить гилеморфизм Аристотеля (от греч. слов «вещество» и «форма») с механицизмом атомистов. Это ему удается благодаря принципу «всеобщей одушевленности» («animazione universale») и учению о «внутреннем художнике» («artifice intemo»), придающем его атомизму и учению в целом анимистический и динамический характер.