К унии примкнули почти все восточные греческие иерархи во главе с Константинопольским патриархом Сергием. Защитниками строгого православия на Востоке выступили только два монаха: Максим Исповедник и Софроний, вскоре ставший патриархом Иерусалимским. Они разъясняли православным, что учение о единой энергии есть замаскированное монофизитство, т.к. естество помимо своей энергии есть только отвлеченное понятие или имеет бытие мысленное, а не реальное, и, следовательно, два естества при единой энергии на деле сводятся к одному.

Софроний в своей синодике, адресованной всей христианской пастве и опубликованной в связи с его избранием на патриарший престол в Иерусалиме, указал на то, что в каждом естестве есть момент деятельности, и выводил отсюда, что каждое естество в силу своей природы необходимо действует. Тем самым вопрос об энергиях был поставлен твердо, и были избегнуты все опасные пункты учения о двух волях. Однако послание Софрония на Западе не произвело необходимого действия, но именно потому, что Константинопольский патриарх Сергий умел пользоваться обстоятельствами и вел свое дело чрезвычайно искусно. Он был приверженцем отеческих преданий и делал вид, что не принимает участия в новом религиозном движении, отлично понимая суть спора, и то, к чему он ведет. С одной стороны, он умалчивал в своем послании о собственных шагах, якобы признавая, что спор возник совершенно случайно, и что сам Сергий не вводит и не запрещает новые определения веры. С другой стороны, он предполагал, как несомненное, что единство воли есть то же, что единство действующего. Таким образом, действование, по его мнению, связано не с понятием природы, а с понятием ипостаси. Сергий говорит, что одно действие упоминается у некоторых отцов, два же действия не упоминаются ни у одного.

Это – догматическая сторона дела. Но была в этом и дипломатическая сторона – отношение к Гонорию как римскому епископу; и здесь Сергий показал себя как знаток дела. Он понимал, что ему нужно привлечь на свою сторону Гонория, а тем самым – и всех западных епископов. В этом случае считалось, что если под известным определением есть подпись римского епископа, то вся западная Церковь дала согласие, хотя на деле это могло обстоять совсем не так.

Из-за жалкого состояния просвещения в тогдашнем Риме Гонорий стоял выше всех своих современников по уровню образования, за что и пользовался у них великим уважением. Между тем Сергию удалось его провести так, что все те указания и выражения, которые Константинопольский епископ обозначил в своем послании только штрихами, римский епископ в своем ответном послании громогласно возвестил. Изложение в ответном послании сути спора римским епископом содержало только выдержки из послания Сергия, и римский клир вооружился против документа своего епископа, хотя послание Сергия было Гонорием принято целиком. Дело доходило до таких курьезов, что клир подозревал еще кого-то, кто будто бы помогал Гонорию составлять послание, что едва ли могло быть. Но поскольку в этих действиях папы было мало осознания дела, значит, было мало у него и прав на руководительство в делах Восточной Церкви, что и подтвердила потом анафема, возложенная на Гонория Шестым Вселенским собором.

Но Гонорий считал себя проницательным догматистом. Поэтому, поддерживая свой ученый авторитет, он не ограничился одним бесцветным посланием, как это бывало и раньше с римскими первосвященниками. Но не был он и проницателен в такой мере, чтобы подвергнуть послание Сергия основательной критике. Он все больше раздувал различие между двумя волями, обратив их в нравственную противоположность. Тем не менее, защитники Гонория вынуждены были признать, что папа – малосознательный монофелит.