Этот грех, по словам самого Спасителя (Мф. 12:31–32; Мк. 3:28–30; Лк. 12:10), не простится человеку ни в сей век, ни в будущий. Это зависит от нераскаянности грешника, а не от недостатка благодатных средств для спасения. Семью смертными грехами, т.е. ведущими к вечной погибели души, уже в раннем христианстве назывались гордыня, алчность, похоть, зависть, чревоугодие, гнев и уныние/леность. Вопросами о сравнительной тяжести грехов и вменяемости их особенно много занимались средневековые католические богословы и преимущественно иезуиты, создавших в своих трактатах по нравственному богословию изощрённую казуистику. Восточные отцы (и особенно подвижники) в своих сочинениях уяснили на основании опыта и самонаблюдения процесс развития греха в человеке от первого момента до пленения и рабства греховного, имея при этом назидательные и педагогические цели. Содержание понятия греха мыслилось в разное время и в разных цивилизациях не одинаково. Иудаизм отчасти унаследовал традицию месопотамских религий эпохи становления государственности (III–I тыс. до н.э.), где понятие греха тесно (до неразличимости) смыкалось с понятием преступления (как уголовно наказуемое деяние). В Торе слова «грех», «преступление» и «нечестие» нередко оказываются синонимами (например, Исх. 34:6–7, Чис. 14:18). Согласно Галахе, наиболее тяжкими грехами являются идолопоклонство, кровопролитие и разврат (прелюбодеяние). Израиль в допророческий период ничего не знает об общем нравственном несовершенстве или развращённости людей. Грех в это время есть отдельное деяние индивида, последствия которого поражают его самого, его близких, его народ. Бог представляется с предикатами силы и святости, а в понятии святости мыслится всемогущество, которое исключает возможность пренебрежения к Нему. Такое представление о святости Ягве особенно тесно связано с культом. Предметы, в которых пребывает Ягве, которые принадлежат Ему, не могут служить человеку и не допускают его прикосновения. Несоблюдение этих требований, даже невольное, ведёт к катастрофе (1 Цар. 6:19–20; 2 Цар. 6:7). Идея праведности Бога на этой ступени развита очень слабо (2 Цар. 24). Сознание народа пока считает более важным культовые упущения, чем нравственные изъяны (Суд. 2:4 и след.; Быт. 22). Грехи в отношении к ближнему рассматриваются с жёсткой точки зрения права. В период пророков положение меняется. Представления о святости Ягве углубляются. Порочная жизнь народа оскорбляет очи Господа. Ягве есть любящий верный вождь народа (Ис. 1:2; 2:9 и сл.). Генотеизм (или моналатрия) превращается в монотеизм. Оценка культа получает иной характер (Ис. 1:13, 14 и сл.). Понятия о грехе и избавлении от него преобразуются. Если раньше Бог являлся ревнителем, наказывающим за вину отцов детей до третьего и четвёртого рода (Исх. 20:5; 34:7; Числ. 14:18; Втор. 5:9), то пророческая проповедь, призывая к покаянию, неизбежно исходит из мысли, что народ подлежит осуждению за грехи только живущих поколений. Рядом с предвещанием суда они возвещают спасение для покаявшихся. Кризисом, который дал торжество пророческой проповеди, было падение Иерусалима и плен. Выразителем настроения народа в это время и творцом новых идей о грехе и возмездии является пророк Иезекииль, который развивает пророческую точку зрения и строит индивидуалистическое учение о воздаянии. В договоре с Ягве состоит не народ, а каждый индивид особо: «Душа согрешающая, она умрёт; сын не понесёт вины отца, и отец не понесёт вины сына» (Иез. 18:20).