С ней воинствует в нас дух. Плоть и дух взаимно противятся: «Плоть желает противное духу, а дух – противное плоти» (Гал. 5:17). В этой борьбе победа принадлежит не духу: человек становится «рабом греха» и не может не грешить, потому что порча поражает его сердцевину. Апостол Павел не дуалист в гностическом смысле, но его пессимизм уже близок к дуализму. Одной ногой он уже вступил в мир, который в это время был насыщен гностическим духом, но иудейское происхождение и образование удерживают его на позиции Евангелий. У Павла прослеживаются два течения мыслей, которые очень часто не сливаются в одно. Это особенно заметно, например, в его рассуждениях о значении падения Адама для греховности его потомства (Рим. 7:14–23; 1 Кор. 15:45–47; Рим. 5:12–19, 3:9–20, 11:32). Гностицизм, обрушившийся на церковь во II в., вообще считал материю гнездилищем всякой нечистоты. Отсюда антигностическое отцы церкви, как например, Ириней Лионский, усиленно подчёркивают мысль, что человек создан совершенно свободным и по своей вине утратил блаженство. Впрочем, очень рано наблюдается расхождение между Востоком и Западом в построениях на эти темы. Западное христианство отличалось более практическим характером, всегда поддерживало эсхатологические представления, мыслило отношения между Богом и человеком в формах права и поэтому занималось изучением греха гораздо больше, чем восточное. Уже Тертуллиан (около 155 – после 220 гг.) говорил о повреждении, проистекающем из первоначального порока. Киприан Карфагенский (около 200 – 258 гг.) идёт дальше. Амвросий Медиоланский (около 339 – 397 гг.) уже того мнения, что мы все погибли в Адаме. Аврелий Августин (354–430 гг.), критикуя пелагианство, договаривает эти мысли до конца: он воскресил переживания Павла, его учение о грезе и благодати. Августин (Блаженный) настаивал на том, что благодать первичнее добродетели, поскольку человеческая природа развращена грехом, и без Божественной благодати человек не имеет сил творить добро. Западная церковь должна была вместить в себя Августина как раз в то время, когда она готовилась утвердить своё господство над миром варваров. Возникло своеобразное сцепление противоположностей – сочетание в одной и той же церкви обрядности, права, политики, власти с тонким и возвышенным учением о грехе и благодати. Трудно соединимые теоретически два направления нашли в жизни практическое совмещение. Конечно, католическая церковь изменила содержание августинизма и отодвинула его на задний план, но, с другой стороны, она всегда терпела тех, кто смотрел на грех и благодать глазами Августина. Католическая нравственная теология исходит из того, что прямой причиной греха является свободная человеческая воля, а косвенных причин значительно больше, но три из них превалируют: вожделение (подавление чувственно-эмоциональной сферой высокодуховных интересов личности), мирские заботы и светские развлечения (так называемые «грехи мира») и козни Дьявола. Под могучим влиянием Августина Блаженного стоит даже Тридентский собор (1545–1563 гг.): «Если кто не признаёт, что первый человек, Адам, когда был нарушен Божий запрет.., тотчас же утерял святость и праведность, в которых был утверждён, …и в отношении тела и души претерпел перемену к худшему, тот да будет анафема». И одновременно практика исповеди поддерживал другой порядок воззрений.