Подобно раскольничьим сектам, в собраниях татариновского кружка пелись духовные стихи, большей частью на легко измененные мотивы народных песен, говорились импровизированные молитвы и в экстазе произносились прорицания и предсказания. В истинности пророчеств («живого слова») убеждение участников собраний было непоколебимым. По их словам, слушание этого слова сопровождалось ощущением благоговейного трепета во всём существе, глубоким умилением чувств, сердечным сокрушением и обличением самых тайных деяний, помышлений, «движений совести» (эти исторические справки необходимы для объяснения и понимания участия Боровиковского в татариновском союзе). Его влекло туда безусловно искреннее, возвышенное настроение, жажда просветления и очищения. В своих заметках он радостно отмечает те минуты, «когда плакал в собрании, когда чувствовал себя свободно и легко». Встречаются здесь и горькие замечания о товарищах, которые не всегда могли (даже здесь, в братском союзе) отрешиться от тщеславия, мелочности, проявлений невежества. Но о «Екатерине Филипповне» он говорит с великим уважением, её расположение ценит как высокую милость. Исследователи подчёркивают, что не надо думать, что принадлежность к кружку Татариновой вызывала у Боровиковского и других членов союза отчуждение от церкви; он оставался её усердным сыном, несмотря на эти печальные увлечения. Зал татариновских собраний был украшен его произведениями. В записной книжке он говорит о картине «Собор», где было изображено одно из собраний союза, с портретами Татариновой, Фёдорова и самого художника, стоящего на коленях. Около времени смерти Боровиковского, лица татариновского кружка образовали как бы маленькую колонию за Московской заставой, в местности, бывшей тогда еще пустынной; образа Боровиковского были и там. В 1837 г. последовали закрытие этого союза и ссылка большей части его участников в отдалённые монастыри. Последние годы жизни Боровиковского всецело принадлежали этому союзу. Это не значит, конечно, чтобы он оставил свои обычные работы: они продолжались прежним путём, но и в труде его религиозная живопись преобладала теперь над портретной. Отрывочные заметки записной его книжки дают мало черт для обрисовки его частной и личной жизни. Впрочем, исследователи не раз отмечали встречающиеся записи: «пил с ромом», «пью и с водкою дома», «ввечеру напился» и т.п., указывающие на слабость, которую сознавал и с которой боролся художник, но в какую, вероятно, толкало его постоянное нервное напряжение. Но эти одинокие, грустные минуты выкупались поистине подвижнической жизнью, всецело преданной труду. Свои заработки он раздавал щедрой рукой, как видно из многочисленных посылок денег родным, которые он просит хранить в тайне, и из обычая раздавать милостыню целой толпе бедных, собиравшихся каждую субботу на лестнице его квартиры. Большинство своих клиентов он знал в лицо, и если не видел кого-нибудь из них в урочный день, то поручал другим передать подаяние, предупреждая, что спросит того, получил ли? После смерти у него нашлось только четыре тысячи рублей, т.е. половина того, что недавно было заплачено за один портрет его работы (экзарха Антония). Последним его трудом был иконостас придела Архангела Михаила в церкви на Смоленском кладбище в Петербурге, написанный по собственному его желанию перед смертью и оставшийся не вполне законченным. Во имя же Архангела Михаила, по церковному преданию особого покровителя пророков, была церковь в Михайловском замке, где происходили собрания кружка Татариновой. Боровиковский погребён на петербургском Смоленском кладбище, близ церкви Троицы, на северо-запад от неё. Над его могилой стоит памятник – небольшой гранитный саркофаг. Творчество Боровиковского не есть что-либо внешне стоящее от него, занятие для заработка или обычное ремесло. Оно теснейшим образом слито с его жизнью, вытекает всецело из его личности. Талантливый, возвышенно-настроенный, пытливый, всю жизнь полагающий в своём труде, в первое время пребывания в Петербурге он жадно изучает тайны своего искусства, усваивает, под руководством таких учителей, как Левицкий и Лампи, его технику. При своём замечательном трудолюбии, он скоро является мастером, сбросив с себя провинциальную неловкость и робость, и кисть его делается покорным орудием духа. Преобладающим, почти единственным спросом является в то время спрос на портрет, – и Боровиковский отдаётся портретной живописи.