Соединяясь с Богом в едином  духе, душа достигает в этом акте пределов Божественной любви, уподобясь Богу в праведности, блаженстве, красоте и знании и проникаясь божественной волей, сохраняя при этом, однако, и волю человеческую: «дерзаем поднять голову к самым устам славы, дабы в трепете и робости не только воссозерцать, но и облобызать; ибо Господь Христос есть дух перед лицом нашим, к нему припадаем в священном лобзании, дух един по снисхождению Его становится». Таким образом, мистицизм Бернарда Клервоского, как и христианская мистика в целом, демонстрирует остро личную окрашенность и напряженную интимность переживания. Для него, как и для христианского богослова, византийского философа, игумена Синайского монастыря Иоанна Лествичника (около 579 – около 649 гг.), совершенство добродетелей заключается в любви. Причина любви к Богу лежит в Самом Боге, образ этой любви – «любить без всякой меры». Прежде чем стать чисто духовной, мистическая любовь проходит состояние, которое Бернард Клервоский называет любовью чувственной или «плотской» (carnalis). Он поясняет: «Любовь сердца некоторым образом есть плотская, то есть она относится скорее к плоти Христа (erga carnem Christi), и то, что делал или повелевал Христос во плоти, оказывает воздействие на человеческое сердце». Человек так устроен, что он не может подняться до умопостигаемых вещей иначе, как с помощью чувственных предметов. Слово стало плотью, и «тем, кто плотски разумеет (sapientibus carnem), Он принес Свою плоть, чтобы они научились разуметь и Дух (sapere et spiritum)». После этого душа человека получает «великую и сладкую рану любви» (grande et suave vulnus amoris), и ей ничто больше не препятствует заключить с Христом мистический брачный союз. Душа, готовая к такому браку и страстно желающая соединиться со Словом, как с Женихом, при обоюдном согласии становится Его невестой: «Такая сообразность делает душу невестой Слова, поскольку она подобна Ему по природе и делает себя подобной по воле, любя Его так, как сама любима (diligens sicut dilecta est). Потому, если она любит в совершенстве, она становится невестой». Образ невесты из Песни Песней – это и есть, по Бернарду Клервоскому, образ «души, жаждущей Бога». У души и Слова, как у супругов, «все становится общим (omnia communia)... собственность, дом, трапеза, ложе, плоть». Однако душа любит Бога «святой любовью (amat sancte), не в вожделении плоти, а в чистоте духа». При этом душа достигает мистического уединения, сосредотачивается в себе, освобождается от смятения чувств и в скором времени предается восторгу и тихо успокаивается под взглядом Небесного Жениха. «Покой» Небесного Жениха представляет собой скрытое от всех глаз святилище, скинию, или Святая Святых. В этом «спокойном месте» (quietis locus) все пребывает в покое, «спокойный Бог все успокаивает» (tranquillus Deus tranquillat omnia). Душа словно засыпает, но это не обычный, а «скорее, своего рода живой и бодрственный сон, который освещает внутреннее чувство, отгоняет смерть и дарует вечную жизнь; ведь это поистине есть успение (dormitio), которое не усыпляет чувство, но восхищает его». Этот покой не что иное, как «исступление» (exstasis), которое есть также «смерть» (mors). Такая смерть не лишает человека жизни, но «похищает его из тенет жизни сей», освобождает его от «чувства жизни» (vitae sensu), от жизненных искушений, соблазнов и греховных склонностей. Благодаря такой смерти душа «в святом и напряженном размышлении» (sancta aliqua et vehementi cogitatione) «восхищается от самой себя» (a semetipsa abripitur), «теряет памятование об окружающих предметах» (praesentium memoria excedens), «слагает с себя не только вожделения, но и подобия низших телесных предметов», чтобы превзойти общепринятый способ размышления. «О благая смерть (bona mors)! – восклицает Бернард Клервоский. – Она не устраняет жизни, но переносит в лучшее состояние. Она благая, ибо благодаря ей не тело падает, но душа возвышается».