Отечественной науке предстояло вступить на тот путь, которым шли критические издания библейских текстов на Западе, но революция 1917 г. прервала эту много обещавшую работу. Евсеев стремился связать научную проблематику исследования славянской Библии с задачами практическими. По его замыслу, реконструкция славянского архетипа должна была лечь в основу нового русского перевода, определив его состав и экзегезу. Сколь романтичным ни представляется сегодня этот проект, он отвечал той эпохе библеистики, когда реконструкция архетипа казалась едва ли не единственной целью всей церковной и университетской науки. Историю русского перевода Библии можно рассматривать как попытку обойти нерешенные славянской Библией проблемы исходного текста, еврейского или греческого, поэтому церковная наука была вынуждена заниматься проблемами обоих текстов. Во второй половине XIX – начале XX в. также стали появляться отдельные исследования по Вульгате и Септуагинте. ХIХ в. прошел для России под знаком перевода Священного Писания на русский язык. Работа была поделена между официальным проектом, который был начат Российским библейским обществом во втором десятилетии века и через полвека завершен Святейшим Синодом, и отдельными авторами. Принципиальным для проекта Библейского общества стало решение использовать еврейский текст при переводе книг Ветхого Завета как текст подлинника. Решение в пользу Вульгаты, очевидно, было вызвано наличием большого количества темных мест в Ветхом Завете в славянской Библии, издатели которой оказались неспособны выпутаться из текстологических проблем Септуагинты. Однако от строгого следования еврейскому тексту редакторам перевода пришлось отступить, чтобы уменьшить вопиющий разрыв со славянской версией, бывшей в богослужебном, богословском и катехизическом употреблении. Влияние Септуагинты и славянской версии усилилось в Синодальном переводе. Обоснованием этому послужила поданная в 1845 г. митрополитом Филаретом (Дроздовым) в Святейший Синод записка «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого семидесяти толковников и славенского переводов Священного Писания», в которой была дана оценка статуса основополагающих текстов Ветхого Завета – еврейского и греческого. Написанная во время существования оппозиции созданию русского перевода, записка рассматривала этот вопрос на материале славянской Библии, при публикации в 1858 г. она стала программным документом для возобновленного русского перевода. В пространном рассуждении Филарет делает экскурс в историю двух текстов и их церковного употребления, указывает на их достоинства и связанные с этими текстами проблемы, приводит и оценивает некоторые разночтения. Его записка определила то, что Синодальный перевод, сделанный с Вульгаты, подвергся серьезной редактуре по Септуагинте или даже ее славянской версии. Другая точка зрения выражала идею «чистого» перевода – либо с Вульгаты, либо с Септуагинты. Для протоиерея Г.П. Павского, последовательного сторонника Вульгаты, неприемлемой казалась текстовая эклектика. «Это, – говаривал он, – ни то, ни се, ни еврейская, ни греческая Библия». За мнением о необходимости перевода исключительно с Септуагинты стояло желание сохранить преемство и единство славянской и русской версий, а равным образом недоверие к Вульгате как опоре иудаизма. У синтеза, осуществленного в Синодальном переводе, имеются сильные и слабые стороны. Подобный смешанный подход должен был осуществляться по четко установленным принципам, чтобы выбор в каждом отдельном случае был результатом текстологического, филологического и богословского анализа. Но принципы не были разработаны, и осталась возможность для принятия произвольных решений. Содержательную суть записки митрополита Филарета выражают слова ее названия «О догматическом достоинстве славянского и греческого переводов», однако неопределенность суждений позволяет довольно широко трактовать направленность этого документа. Так, Феофан (Говоров) брал ее тезисы в качестве аргументов против употребления Вульгаты для русского перевода, и только практический результат, санкционированный самим святителем, позволяет оценить содержание записки как обоснование возможности обращения к еврейскому тексту.