Второй этап – диктатура Гая Юлия Цезаря (102/100–44 гг. до н.э.): после победы в развязанной им гражданской войне он был провозглашён императором. Юлий Цезарь сосредоточил в своих руках наиболее значительные магистратуры: бессрочное диктаторство, пожизненную власть трибуна и цензорские полномочия и права жреца – понтифика; одновременно сократились полномочия сената. После его убийства старый порядок окончательно расшатался. Необходимость пресечения внутренних смут стимулировало передачу власти одному из духовных наследников Цезаря – Октавиану Августу (63 г. до н.э. – 14 г. н.э.), правление которого стало окончательным этапом становления нового строя. Он закрепил за собой звание императора (первого сенатора-принцепса), трибунскую власть, должность консула, проконсула провинций, цензора, верховного понтифика. Сложившийся в результате его диктатуры и преобразований государственно-политический уклад получил название принципата. Принципат сохраняет видимость республиканской формы правления и почти все учреждения республики: созываются народные собрания, заседает сенат, по-прежнему избираются консулы, преторы и народные трибуны. Но всё это только прикрытие постреспубликанского государственного строя. Фактически принципат был монархией, поскольку при сохранении старых республиканских учреждений власть была сосредоточена в руках одного человека – первого сенатора, т.е. принцепса. В эпоху принципата завершился процесс превращения государства из органа римской аристократии в орган всего класса рабовладельцев; верхушку составляли два сословия: нобилей и всадников. В период принципата система управления провинциями приобретает новый облик: все они разделяются на два условных класса: императорские (под предлогом ведения военных действий) и сенаторские (в императорские провинции правителей назначал лично император). Переход от республики к принципату (и позже к доминату) связан с изменением римской религии. Монархическая власть (вначале завуалированная республиканской титулатурой) требовала религиозного освящения. Первые, хотя и робкие, проявления культа императорской власти заметны уже при Сулле, который считался особым любимцем богов. Но настоящее обоготворение императоров (вначале посмертное, а потом и прижизненное) началось с Юлия Цезаря: ему первому был устроен «апофеоз» – официальные божеские почести после смерти. Октавиан, принявший прозвище «Августа» (т.е. «священного»), был причислен после смерти к богам, и в его честь был построен храм. Гай Калигула (37–41 гг.) уже при жизни объявил себя богом, приказывав заменять головы на статуях греческих богов изображением его собственной головы; по всей империи был введён официальный культ «гения императора». Всё это имело очень ясный политический смысл. В то же время, однако, первые цезари, стремясь облечь свою власть в приемлемые для республиканских традиций формы, проводили и другую религиозную политику – политику реставрации староримских верований и обрядов, уже начинавших приходить в упадок. Особенно настойчиво действовал в этом направлении Октавиан Август, который восстанавливал и строил храмы (в одном Риме при нём прибавилось 82 храма). Октавиан оживил древний культ ларов, установив почитание их в каждом из 265 кварталов Рима, возобновил и регламентировал деятельность братства арвалов, возобновил и расширил традиционные религиозные праздники и игры, сам принял сан верховного понтифика. Поддерживая старинные римские культы, цезари, правда, не запрещали и исполнение чужеземных восточных обрядов, но пытались противопоставить им отечественную римскую религию и тем несколько ограничить их распространение. Однако эта политика, которая шла против естественной исторической тенденции, не могла быть успешной, поскольку старые боги Рима, в которых отражался быт замкнутого полиса, не соответствовали новым условиям огромной мировой державы. Для нас ясна историческая закономерность перехода Рима от республики к империи, но для современников это было трагедией, которые видели только гибель республики, и она отождествлялась для них с гибелью Рима. Если власть Рима над народами была приобретена превосходством римской «доблести» (virtus), то поколебать её могла лишь утрата этой наследственной доблести. Так складывалось представление о роковом нравственном упадке Рима: древняя римская доблесть, учившая ставить общее благо выше всего, была подорвана и разрушена пороками, прежде всего, корыстолюбием и честолюбием, побуждающими человека ставить личное благо выше всего. Началом этого процесса была победа над Карфагеном, после которой римляне утратили былую воинскую простоту; концом этого процесса должна быть, по пессимистическому суждению, гибель Рима, а по оптимистическому суждению – искупление грехов страданиями и нравственное и политическое возрождение Рима. Те, кто верил в возможность спасения, должны были с удвоенной силой броситься в общественную борьбу; тем, кто не верил в это, оставалось отстраниться от общественных дел и уйти в себя.