Филон Александрийский наверняка был хорошо знаком с религиозно-философским учением герметиков, появившимся примерно тогда же. В трактате «Поймандр» описывается, как Мировой Разум беседует с пророком, и эта беседа очень напоминает общение Авраама с Господом. Поймандр (т.е. «Пастырь мужей») раскрывает перед Гермесом Трисмегистом («Трижды великим», якобы автором учения) величественную картину мироустройства, сотворение мира. Здесь Свет противопоставлен Тьме – неорганизованной материи, и в эту материю опускается Святое Слово – Сын Божий, а венцом творения является создание Человека, подобного Самому Свету, и Свет возлюбил его, как собственное дитя. Но когда Первочеловек познал красоту породившего его Света, ему тоже захотелось творить, и это желание стало причиной его падения. Увидев в Природе прекрасный образ Бога, человек воспылал к ней любовью и пожелал поселиться в ней. Вот почему человек двояк: смертен телом и бессмертен душой. На этом положении строилась этика герметизма: если любовь лишила человека бессмертия, то он может обрести ее вновь лишь путем отвращения от любви и всего того, что с ней связано.

Судя по большому количеству упоминаний о Гермесе (создателе учения) разных авторов, герметизм имел много сторонников среди ученых эллинов как в Египте, так и в Греции. Но массовой религией он никогда не был: сложная символика и холодная аллегоричность не позволили ему распространиться в народе. Кроме того, ему явно не доставало той пламенной веры в непреложность Откровения, которая обеспечила победу возникшему в то же время христианству. Авторы поздних герметических трактатов жили в ту эпоху, когда христианство широко распространилось по Римской империи. И хотя прямых выпадов против него нет, скрытая полемика все же присутствует. Христиане же относились к герметизму с уважением, так как находили в нем много общего с собственными представлениями.

Филон Александрийский был апологетом иудейства, но своим экзегетическим методом (толкованием) оказал большое влияние на последующее богословие своим учением о Логосе. Как философ он был сторонником эклектического платонизма, сильно окрашенного стоицизмом и процветавшего в его родном городе. Подобно другим современным ему эклектикам, он видел в таком учении общую суть всей греческой философии и, вместе с тем, подобно другим иудеям-эллинистам, признавал источником греческой мудрости священное откровение Ветхого Завета, из которого, по его мнению, черпали древние философы. Книги Моисея в каждой букве не только подлинника, но и того греческого перевода, которым пользовался Филон Александрийский, заключают, по его мнению, в иносказательной форме учение Платона, Пифагора, Зенона и Клеанфа. Все Писание есть аллегория, и задача толкователя в том, чтобы раскрыть «духовный» смысл, скрытый в этой аллегории. Божество, согласно учению Филона Александрийского, познается путем отрицания всяких частных, конечных определений. Оно выше всякого понимания; только тот, кто отрешается от всего конечного, от мира, от себя самого, от своих чувств и своего разума, находит Божество в момент экстаза. Не имея никаких качественных определений, Божество есть, однако, бессодержательная отвлеченность. Таким образом, впервые в философии формулируется идея абсолютного монотеизма.

Однако отвлеченность греческой теологии, колебавшейся между пантеизмом стоиков и дуализмом платоников, отразилось и на учении Филона Александрийского, который посредует между ними. Его Бог трансцендентен, безусловно отличен от мира по своему существу; но вместе с тем Он раскрывается в нем, имманентен, присущ ему в своих силах и своем Слове. Между миром и трансцендентным Божеством посредуют силы Божества, образующие и проникающие мир: Его благость, могущество, справедливость, мудрость или Слово.