Все это встречи исключительно личные, за ними нет общественного почина, культурной инициативы. С 1936 г. стихотворения В.И. Иванова регулярно печатаются в журнале «Современные записки». В 1939 г. в Париже появляется отдельное издание мелопеи «Человек», однако и это не делает В.И. Иванова активным участником культурной самоорганизации русской эмиграции, каковыми были, например, В.Ф. Ходасевич, протоиерей Сергий Булгаков, Н.А. Бердяев. В отличие от Владимира Васильевича Вейдле или Фёдора Августовича Степуна, которые нашли себе место в культурной жизни стран русского рассеяния, В.И. Иванов не стал (при его безграничных языковых возможностях человека, блистательно говорившего и писавшего на немецком, итальянском, французском, английском языках) и представителем какой-либо инонациональной или космополитической культуры. С вниманием и пониманием к нему отнеслась европейская католическая (и не только католическая) элита – у него были встречи с Жаком Маритеном, Габриэлем Марселем, Шарлем Дю Босом, Джованни Папини, Эрнстом Робертом Курциусом, Мартином Бубером, он печатался в утончённых журналах – немецком «Corona», «Hochland», французском «Vigile» и др. Но связи, органически подразумевающей совместное действие с этими лицами и группами, у В.И. Иванова не возникло. По мнению исследователей, причину этому нельзя предполагать ни в возрастном спаде творческой активности (В.И. Иванов по-прежнему работает регулярно и много), ни в кризисе лирического творчества: хотя в 1920–1940 гг. поэт иногда молчит по несколько лет кряду, «Римские сонеты» (1924–1925 гг.; «Современные записки». 1936 г.), «Римский дневник 1944 г.», многие стихотворения этого периода являются вершинами русской лирики XX в.; необычайно интересна в художественном отношении и неоконченная прозаическая «Повесть о Светомире-царевиче», над которой В.И. Иванов работал с конца 1920 гг. до самой смерти. После 1917 г. он в определённом смысле слова перерождается как человек общественный; новый духовный и поведенческий облик В.И. Иванов обретает именно в Италии. Определяющую роль в этом облике играют углублённая церковность, бытовая, душевная и интеллектуальная, связанная с ней строгая переоценка собственной личности и жизненного пути, смиренный отказ от профетических притязаний (в литературном плане выражающийся в значительном опрощении стиля). Дж. Папини в очерке, опубликованном незадолго до кончины В.И. Иванова, назвал его одним из «семи стариков» (рядом с Бернардом Шоу, Кнутом Гамсуном, Морисом Метерлинком, Полем Клоделем, Махатмой Ганди и Андре Жидом), в лице которых минувший век жил ещё в культурной реальности послевоенного мира, семи великих из плеяды поэтов и мифотворцев, на ком лежала, хотя бы частично, ответственность за катастрофу XX в.