С другой стороны, замыкающиеся в национальной исключительности раввинские круги резко меняют своё отношение к александрийскому переводу. В эпоху императора Адриана (117–138 гг. н.э.) его заменяет намеренно дословный перевод Аквилы, который (если верить традиции) вдохновлялся стремлением вырвать Библию из рук христиан. Затем создаются другие переводы, и, в конце концов, синагога отказывается от самой идеи эллинизировать Тору, оставаясь (и уже навсегда) при древнееврейском подлиннике. Космополитические и индивидуалистические тенденции эпохи особенно явно сказались в области религии, в частности, в возникновении синкретических культов. Процесс религиозного синкретизма нередко выливался в попытки создания монотеистической религии. Атрибуты отдельных богов переносились на одного бога, и предтечей такого единого верховного существа были, например, Серапис, греческий Дионис или египетская Изида, которую чтили в это время повсюду – от Галлии до Сирии. Однако синкретический перенос атрибутов различных богов на единого Бога, воспринимаемого в качестве Отца Небесного, осуществился лишь в христианстве, где Бог – безусловный Владыка материи как её Творец. Им же вручено человеку господство над материальным миром, чтобы через материальное тело и в материальном мире осуществлять своё идеальное назначение. Поэтому христианство в метафизике дуалистично – два мира, дух и материя, находятся как бы в зеркальном взаимном отражении и во взаимовлиянии. Но как религия христианство монистично, поскольку ставит материю в безусловную зависимость от духа; оно одинаково далеко как от материализма метафизического и морального, так и от ненавистничества по отношению к материи и материальному миру. Зло не в материи и не от материи, а от извращённой свободной воли духовных существ (ангелов и человека), от которых оно перешло на материю («проклята земля за тебя», говорит Бог Адаму). Этот трезвый и вместе с тем высокоидеальный взгляд христианства на материю получил наилучшее выражение в учении о воскресении плоти и о блаженстве воскресшей плоти праведников вместе с их душами в просветленном, вечном материальном мире. В эпоху эллинизма отношение и к языческим богам изменилось. В глазах верующих они теперь, в первую очередь, рассматривались как источник и оплот нравственного возрождения мира, личного спасения и бессмертия. Отсюда – новые эпитеты, которые стали к ним прилагаться, – «Спаситель», «Благодетель» и т.п. Отсюда – повсеместное распространение религиозных мистерий (орфических, дионисийских, мистерий Изиды, Кибелы, Митры и пр.), участие в которых, с точки зрения верующего, очищало человека и приобщало его к судьбе бессмертного, умирающего и воскресающего бога. Стремление индивидуума к спасению, его вера в приход Мессии и справедливый божественный суд над людьми выразились также в создании тайных обществ, религиозных общин типа пифагорейских в Греции и кумранской в Иудее. Тем самым эллинизм подготовил почву для возникновения мировых религий, получивших такое наименование по широте и глубине своего воздействия на идеологию и культуру различных народов. Раннее христианство также явилось итогом идеологических устремлений эллинистической эры. Оно удовлетворяло растущую потребность в монотеизме, исходило из представлений о ценности отдельной личности и её внутреннего духовного мира, отразило идеи общности людей и их равенства. Новое учение было назидательно и конкретно. Ранних христианских проповедников вдохновлял пафос и способы убеждения пророков Ветхого Завета, и в то же время они свободно интерпретировали их доктрины под влиянием потребностей своего времени. Понятие царства Господня было освобождено от этнических рамок и преобразовано в некое подобие духовной общности; социальные и политические ожидания будущего были переосмыслены с этических позиций, подчёркивающих роль индивидуальных усилий и личной ответственности. Идеологический синкретизм эпохи способствовал вторжению в христианство восточной демонологии, иранских эсхатологических и дуалистических концепций, малоазийских и египетских культов умирающего и воскресающего бога, а как только вновь созданная религия проникла в среду диаспоры, она обогатилась греческими и римскими элементами. Этот синтез различных традиций, устный по форме и прагматический по духу характер первых христианских проповедей, определили основные черты ранней христианской литературы. Авторы первого века христианства охотнее прибегали к поэтическим символам, чем к формальной теологии. Притчи и сентенции Иисуса в Евангелиях, эсхатология и мистика «Апокалипсиса» Иоанна, поучения Павла в его посланиях апеллировали, скорее, к чувству, чем к логическому рассуждению, строились с помощью наглядных чувственных образов и в поэтическом стиле. От литературы первых десятилетий христианства до нас дошёл, прежде всего, Новый Завет – комплекс религиозных сочинений, выбранных из множества им подобных, как наиболее адекватное выражение новой веры, прибавленных к Септуагинте и вместе с ней составляющих христианскую Библию. Заглавие сборника обусловлено сложной эволюцией идей.