И в самой Палестине греческая культура оказывала на иудаизм большое влияние, главным образом, среди высших классов, пока этот мирный процесс не был прерван насильственной попыткой Антиоха IV Епифана (около 215 – 164 гг. до н.э.) уничтожить иудаизм. Появившаяся в это время под именем Даниила книга апокалиптических видений провозгласила целую философию истории, по которой Израиль через усиливающийся ряд бедствий идёт к новой славе. Национальная реакция против эллинизма привела к установлению царства Хасмонеев, в котором мессианские чаяния, строгое законническое благочестие и обособленность получили полное развитие, но вместе с тем обнаружились различные течения среди самого иудейства. Завершение Торы в каноне священных книг, развитие религии Яхве и осложнение её новыми верованиями в ангелов, всеобщее воскресение и суд, вызвали раскол саддукеев и фарисеев. Пунктами разделения были развитие Торы «в преданиях старцев» и вера в воскресение, которые отрицались первыми и признавались вторыми. С этими противоположностями иудейская община дожила до появления христианства. Казалось бы, перевод Библии вполне объясняется сугубо практическим нуждами евреев диаспоры, которые к этому времени перестали понимать своих предков. Но исследователи считают, что для необычности этого факта такое объяснение явно недостаточно. Иудаизм – религия Писания, а в такой религии господствует вера в магическое единство духа и написанного слова. В сознании иудеев святость Торы неразрывна с её языковой и письменной материализацией. Между тем перевод был сделан не по частной инициативе, а был официально поручен александрийской общиной специально выбранной комиссии учёных (семидесяти толковников). Но Библия как бы родилась заново, её дух обрёл словесную плоть, и такое событие не могло не волновать умы (это можно было расценить либо как преступление, либо как чудо; иудейство этих веков увидело в совершившемся чудо). Для иудейских авторов даже в I в. н.э. Септуагинта – авторитетное Писание во всём религиозном значении этого слова. Исследователи задаются вопросом: как же могло случиться, что иудей смог преодолеть свой благоговейный страх перед изначальным текстом Торы и перевести его, а затем оценить этот перевод, облечённый в иноязычное одеяние, как равноправный эквивалент оригинала? Они уверены, что незнание языка для этого было явно недостаточно: терпели же иудеи впоследствии, в Средние века и в Новое время, разрыв между языком повседневного общения и языком писания. За рождением Септуагинты стоят серьёзные сдвиги в самом духе иудаизма: в эпоху эллинизма и в первые десятилетия новой эры этот дух был таким универсалистским и широким, как никогда до этого и никогда после. В эти времена достигла своего апогея вера, что близко исполнение обета Яхве Аврааму. Но для этого сам Закон Яхве необходимо было оторвать от палестинской почвы и сделать общечеловечески доступным. Перевод Библии на греческий язык, «мировой» язык средиземноморской цивилизации той эпохи, язык больших городов, был первым шагом на этом пути. В эллинистическую и римскую эпохи восточные писатели (египтяне, халдеи, финикийцы и т.д.) наперебой пытаются вызвать у грекоязычного читателя интерес к истории и «мудрости» своих наров. Но переводческая работа такого размаха осталась уникальной. Для неё понадобилась вера иудеев в мировую общезначимость Писания. Перевод Септуагинты был безусловным литературным успехом. Он выполнен с ощущением особенностей греческого языка и сравнительно свободен от буквализма. В то же время он воссоздает особый строй семитической поэтики, более грубый, но и более экспрессивный по сравнению с языком жанров греческой литературы. Творцам Септуагинты удалось создать органичный сплав греческого и семитического языкового строя, их стиль близок к разговорным оборотам и всё же неизменно удерживает сакральную приподнятость. Отныне дорога для творчества в библейском духе, но в формах греческого языка была открыта. Готовые стилистические формы, окружённые ореолом святости, пригодились и основателям христианской литературы, стиль которых насыщен реминисценциями Септуагинты. Между переводом «семидесяти толковников» и возникновением христианства как универсальной религии, окончательно освободившей библейский тип религиозности от политической проблематики иудейского народа, существует глубокая связь, как между вопросом и ответом, между предпосылкой и существованием. Как первые христиане, так и их противники из фарисейского лагеря очень остро это чувствовали. В христианском мире создаётся легенда, согласно которой евангельский Симеон Богоприимец был одним из «семидесяти толковников», который прожил 350 лет и увидел свои ожидания исполнившимися. Этот выразительный символ говорит о том, что Септуагинта вполне заменяет для христиан древнееврейский канон Ветхого Завета и на все времена остаётся в греческой православной церкви каноническим текстом.