Результат познания будет всегда зависеть от того, из чего исходит истолкование, т.е. от предпосылок. В случае с «позитивно» настроенной наукой это – «Ego cogito» Рене Декарта (Картезия; 1596–1650 гг.). Возражая ему, Ф. Ницше пишет: «...мысль приходит, когда «она» хочет, а не когда «я» хочу; так что будет искажением сущности дела говорить: субъект «я» есть условие предиката «мыслю». Мыслится (Es denkt): но что это «я» есть как раз старое знаменитое «Я», это, мягко выражаясь, только предположение...». Отнюдь не мышление, тем более понятое как ratio, определяет, т.е. полагает границы жизни; напротив, по Ф. Ницше, само cogito как представление положено волей к жизни. Воля к власти фундаментальнее, чем воля к истине. Сам разум, по Ницше, есть лишь «модус», одна из форм проявления воли к власти. Но когда истины разума как «высшие ценности, идеалы, нормы» служат не возрастанию воли к власти, но «отравлению» и упадку жизни, тогда они должны быть сметены; и не потому, что они ложны, а потому что они – ценности, положенные слабеющей, немощной, мстительной волей. Отсюда становится ясно, почему Ф. Ницше, как никто другой, столь яростно обрушивается на картезианский рационализм. В противовес основоположению системы Рене Декарта («Ego cogito, ergo sum») он мог бы сказать: «Ego volo, ergo sum», но этот тезис уже до него был выдвинут Мари Франсуа Пьером Мен де Бираном (1766–1824 гг.). Поскольку у Ф. Ницше воля изначальнее разума, то его мысль движется так: «Ego volo, ergo cogito, ergo sum», только для него Ego – уже не трансцендентальная субъективность Декарта, по волящий субъект, т.е. трансцендентальная телесность. Недостаточно сказать, что Ницше реабилитирует тело. Он просто смотрит глубже, как бы «сквозь» разум: за бесплотным трансцендентальным Ego он видит «страдающее тело»; за осмотрительным рассудком он видит трусливую, немощную волю; за решимостью разума он видит «танец» утверждения жизни. Поскольку сущностью воли к жизни является власть, основополагающий тезис Ницше мог бы звучать так: «Ego impero, ergo sum». Иными словами, «диктатуре разума» Ф. Ницше противополагает «империю воли»; вернее, тотальность разума, как она представлена у Рене Декарта или у Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770–1831 гг.), он вписывает в границы «империи воли». Отсюда понятно, почему Мартин Хайдеггер в «Европейском нигилизме» парадоксальным образом сближает позиции Рене Декарта и Фридриха Ницше в рамках одной метафизической установки. Весь радикализм Ницше выливается в то, что вместо одной человеческой определённости («я мыслю») он полагает другую определённость («я волю») в качестве основания бытия сущего, т.е. как subjectum. Проблемы как для Декарта, так и для Ницше начинаются там, где встаёт вопрос о границах как разума, так и воли. Но если Декарт начинает, то Ницше завершает. Он ведь ещё до Хайдеггера заговорил о «преодолении метафизики». Ницше выходит на границы «империи воли», когда касается тайны метафизики, вводя символ круга. В работе «Так говорил Заратустра» карлик, воплощающий «дух тяжести» прежней метафизической мысли, говорит: «Всё прямое лжёт... Всякая истина крива, само время есть круг». Тайна воли к власти таится в проблеме «круга воли», и Ницше почувствовал проблему границы, а тем самым и преодоления метафизики, когда от «воли к власти» с необходимостью подошёл к своей идее «вечного возвращения того же самого». Вот как он «философствует молотом» в конце работы «Сумерки идолов»: «Подтверждение жизни даже в самых непостижимых и суровых её проблемах; воля к жизни, ликующая в жертве своими высшими типами собственной неисчерпаемости, – вот что назвал я дионисическим... Не для того, чтобы освободиться от ужаса и сострадания..., а для того, чтобы, наперекор ужасу и состраданию, быть самому вечной радостью становления, – той радостью, которая заключает в себе также и радость уничтожения... тут я снова возвращаюсь на ту почву, из которой растёт моё хотение, моя мощь, – я, последний ученик философа Диониса, – я, учитель вечного возвращения...». Но и сегодня, когда безумие рационализированного и технократического мира давно захлестнуло безумство мысли «последнего ученика Диониса»; когда извращения жизни стали чуть ли не «перверсивной нормой» не только массовой культуры, но и искусства и мысли; когда в потоке деконструктивизма и симулякров сама жизнь становится симуляцией; когда появилось слишком много «сверхчеловечков», которые «облизнулись» по поводу воли к власти (как раз в том смысле, о котором предупреждал Достоевский: «Если Бога нет, то всё дозволено»); сегодня мы вновь возвращаемся к Фридриху Ницше, который вседозволенности, распущенности, «плебейству» разума противопоставил решимость, мужественность, «аристократизм» мысли. И мы должны, хотим и можем спрашивать: «Что есть сущее по способу воля к власти?», «Каковы границы такого понимания бытия сущего?»