Текст явно позднейший: ни Антоний, ни Феодосий еще не были канонизированы, да и местное их почитание еще не сложилось. Исследователи считают, что эти сведения помогут понять, как складывались сказания о роли варяга Шимона в истории Печерского монастыря, и понять историю сложения Старого летописца Ростовского. Шимон рассказал Антонию о своих видениях, в том числе о золотом поясе с изображением Христа, который беглец захватил с собой, и что голос с неба во время бури на море побуждал доставить его на место, избранное Феодосием для создания церкви Богородицы. Антоний одобрил намерение Шимона участвовать в создании церкви, заодно заменив ему имя на «Симон», поскольку это лишь варианты произнесения одного и того же имени. Антоний приглашает Феодосия и советует ему принять помощь Симона-Шимона, который, в свою очередь, мог представить «имениа многа». В свою очередь, Шимон просил Феодосия молиться за него и его сына Георгия. Самая древняя из дошедших летописей Северо-Восточной Руси – Лаврентьевская – имени Георгия Шимоновича не знает вовсе, поскольку ростовское летописание в ней привлекалось лишь после 1206 г. Но в проростовских сводах XV–XVI вв. оно встречается. Встречается оно и киевской Ипатьевской летописи. Из летописей исследователям известно, что, отправляя в Ростово-Суздальскую землю в 1107 г. Юрия, Владимир Мономах в качестве тысяцкого и опекуна приставил к нему Георгия Шимоновича, который играл при Юрии примерно ту же роль, что и сам Шимон при Всеволоде. В Тверском сборнике отмечено, что именно Георгий Шимонович был воеводой у Юрия во время похода 1120 г. на волжских болгар. Ипатьевская летопись под 1130 г. сообщает об оковании ростовским тысяцким Георгием гроба Феодосия в Печерском монастыре. Иными словами, материальную помощь Печерскому монастырю Георгий Шимонович оказывал, находясь в Ростове, и очевидно, что эти связи были устойчивыми. У Симона рассказ о деятельности Георгия Шимоновича увязывается именно с фактом захоронения в Печерском монастыре его отца и отмечается, что после перехода в Киев Юрий Долгорукий «тысяцькому ж своему, яко отцу, предастъ землю Суждальскую». В Старом летописце Ростовском, по сообщению Симона, было упомянуто более 30 епископов – выходцев из Печерского монастыря. Перечислены они не все, но и приведенный перечень не отражен ни в одной из известных летописей. В их числе, в частности, Нифонт, новгородский епископ (1130–1156 гг.). Большинство из перечисленных имен относятся к концу XI – началу XII в., когда роль монастыря была особенно значительной. Этот Летописец мог быть составлен именно в середине XII в., и его назначение было не просто познавательное. Ростов середины XII в. – один из своеобразных центров русской церковной и политико-идеологической жизни, что, в конечном счете, сказалось и на сохранности возникших здесь летописных не летописных произведений. В истории летописания еще В.Н. Татищевым замечена дата – 1156 г., после которой заметно расходятся разные летописи и заметно меняется содержание летописания (именно до этого года доходит отразившаяся в Лаврентьевской летописи переяславская обработка киевского летописания). Важным оказался этот год и для ростово-суздальской литературной традиции, равно как и для общественно-политической жизни земли в целом. После каких-то бурных столкновений из Ростова был изгнан епископ Нестор, который ушел «в Русь», т.е. в Киев, очевидно, в Печерский монастырь, где он, судя по всему, и закончил свой век. Поскольку весьма вероятно, что именно этот Нестор имел отношение к созданию Летописца старого Ростовского, исследователям было важно установить хотя бы наиболее существенные разногласия, повлекшие за собой столь серьезные последствия. В середине XII в. вновь резко обострилось противостояние собственно русского и греческого или прогреческого духовенства, что было связано в значительной степени с борьбой за Киев Изяслава Мстиславича со своим дядей Юрием Долгоруким.