Кирилло-Белозерский игумен и со своей стороны просил Пахомия написать «хоть что-нибудь о святом». Новый труд Пахомия считается его лучшим произведением. Он застал в Кирилло-Белозерском монастыре многих очевидцев и учеников преподобного, и житие, им написанное, составленное на основании современных свидетельств, передает много живых подробностей, характеризующих и время, и людей. В самом изложении нередко чувствуется влияние устного живого рассказа. В 1472 г. по случаю открытия и перенесения мощей митрополита Петра Пахомию было поручено «великим князем и митрополитом» написать в память этого события «похвальное слово» и службу. Около того же времени «повелением» Пермского епископа Филофея (1472–1501 гг.) Пахомий пишет канон Стефану Пермскому (умер в 1396 г.). Последним трудом Пахомия, вероятно, было «Житие Новгородского архиепископа Моисея» (умер в 1362 г.). Оно отличается общностью изложения и легендарностью рассказа и черпает свое содержание преимущественно из цикла Новгородских легенд; судя по одному эпизоду, оно написано не ранее 1484 г. Кроме перечисленных, Пахомию приписываются: «Житие Новгородского архиепископа Иоанна» (умер в 1185 г.), «Повесть о страдании Черниговского князя Михаила и боярина его Феодора» (умер в 1244 г.), со службой им; «Похвальное слово на Покров Богородицы», «Похвальное слово Знамению Богородицы» (чудо 1169 г.) и каноны в службах Знамению и святым мученикам Борису и Глебу. «Житие Иоанна» представляет собой ряд легенд, почерпнутых из того же цикла Новгородских сказаний, которым пользуются жития Варлаама и Моисея. Многие из этих сказаний, вероятно, впервые собирались и заносились Пахомием. «Повесть о князе Михаиле» – стилистическая переделка более древнего повествования о том же событии, местами украшенная риторическими распространениями, местами новыми фактами, но сомнительного качества. Всем этим определяется характер литературной деятельности Пахомия. Не считая написанных им «канонов» (около 18-ти), 3-х или 4-х «похвальных слов», до 6-ти различных «сказаний», – из 10-ти «житий», им составленных, только 2–3 могут считаться его оригинальными произведениями; остальные – или новые редакции, или переделки прежде существовавших. Перед нами, таким образом, не столько автор в строгом смысле, сколько компилятор и редактор. Он свободно пользуется чужими трудами или просто «сырыми» материалами и придает им ту или другую, удобную для практического употребления, литературную форму. Однако его литературные переделки и компиляции вполне удовлетворяли насущной потребности, живо чувствовавшейся и в церковной критике, и в читающем обществе. Заслуга была тем важнее, что других сил не было, поскольку в ХIV–XV вв. в Московской Руси мы видим крайнюю бедность литературного развития. Иногда в целом монастыре не было не только никого, сколько-нибудь способного к литературной работе, но даже ни одного грамотного монаха. Даже в таких монастырях, как Кирилло-Белозерский, не всегда можно было найти человека, способного к литературной работе. При таком недостатке сил даже незначительный литературный талант мог дать писателю быстрый и широкий успех. И это видно на судьбе Пахомия. Как писатель, он вовсе не может быть поставлен высоко: беден мыслями, не имеет литературной гибкости и изобретательности, не разнообразен, часто повторяет себя, не отличается даже широтой познаний. И при всей этой посредственности он вызывает (в ряду наших грамотеев) удивление к себе, смешанное с благоговением. Он, по-видимому, едва успевает удовлетворять всем обращающимся к нему заказам, а иногда принужден даже отказываться, несмотря на все уговоры и награды. Его труды быстро создают ему положение официального писателя. С литературными поручениями к нему обращаются сам великий князь, митрополит «со всем собором святителей», епархиальные архиереи. Все это показывает, как сильна была нужда в подобной деятельности, и какой насущной потребности она удовлетворяла. Этим и определялись значение Пахомия как писателя и его заслуга. Обширной массе письменного материала, давно накапливавшегося и остававшегося «сырым» или плохо обработанным, он дал литературную жизнь и возможность служить потребностям возникавшего круга древнерусских читателей. Что же касается собственно литературной стороны трудов Пахомия, – его роль в этом отношении в истории нашей агиографии была исключительно стилистической. Пахомий окончательно и надолго упрочил литературные приемы с колебаниями вводившиеся впервые Киприаном и Епифанием, и вкус к которым давно уже получили наши читатели под влиянием нахлынувшей к нам южнославянской письменности.