Так, патриарх Иов деятельно работал в пользу избрания Бориса Годунова в русские цари. Затем, когда явился первый Лжедмитрий и стал серьезно угрожать Годунову, Иов твердо выступил против него, защищая сначала Бориса, затем его сына Федора. Он посылал послов к князю Острожскому и польскому духовенству, убеждая их не верить Лжедмитрию, предал его анафеме и в своих посланиях доказывал, что Лжедмитрий не кто иной, как беглый монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев. Когда самозванец овладел Москвой, Иов был свергнут с патриаршего престола и в простой монашеской рясе отвезен в Старицкий монастырь. Таким образом, в XVI в. в Московском государстве была осуществлена своеобразная реставрация модели Византийской империи: в 1547 г. здесь появился царь, а в 1589 г. – патриарх, и отношения светской и духовной властей во многом напоминали византийские. Вместе с тем, русские ориентировались не на реалии сохранявшейся византийской традиции, а на собственное представление о последнем православном царстве. Идеология доктрины «Москва – Третий Рим» играла при этом более важную роль, чем реальные факты, а потому, попадая на русскую почву, византийские модели становились не похожими ни на культуру страны-ориентира, ни на культуру реципиента. Но в результате именно ориентация на чужие культурные образцы выявила своеобразие русской культуры. На это обстоятельство обратил внимание К. Леонтьев, рассуждая о византизме как о совокупности особых религиозных и государственных воззрений русского человека, сформированных православной церковностью и освященным его самодержавием. Обе составляющие византизма, не имя в себе ничего специфически русского и славянского, тем не менее, обеспечили наибольшее культурно-историческое раскрытие русской сущности. Вне церковности и самодержавия русский (и в целом славянский) национальный тип, по мнению К. Леонтьева, склонен к быстрой деградации и саморазрушению. В то же время русский и другие близкие к нему народы смогли успешно реализовать свой созидательный потенциал культурно-исторического творчества даже в крайне неблагоприятных природно-климатических и геополитических условиях Северной Евразии. Как писал К. Леонтьев, «с какой бы стороны мы ни взглянули на великорусскую жизнь и государство, мы увидим, что византизм, т.е. церковь и царь, прямо или косвенно, но во всяком случае глубоко, проникают в самые недра нашего общественного организма. Сила наша, дисциплина, история просвещения, поэзия – одним словом, все живое у нас сопряжено органически с родовой монархией нашей, освященной православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной. Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами, с нашим, еще старым и грубым в начале, славянским материалом. Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию». (Леонтьев К.Н. Избранное. М.: Рарогъ: Московский рабочий, 1993). Думается, однако, что философ несколько абсолютизировал влияние на Россию системы византийских идей. Если византийцы принимали самое живое участие в обсуждении догматических и нравственных вопросов христианства, поскольку это было выражением их собственной сущности, то русский человек в массе своей был глубоко чужд имперской идее «Москва – Третий Рим» и никогда не стал до конца христианином (точнее, православным).