Между тем в сентябре того же года из Москвы на Восток отправилось новое посольство, во главе которого стояли иеродиакон Мелетий Грек и называвший себя в Москве племянником Константинопольского патриарха Дионисия грек Стефан Юрьев. Они должны были пригласить в Москву всех восточных патриархов для суда над Никоном и устроения русских церковных дел. Только в январе 1665 г. послы прибыли в Молдавию, где находился Нектарий, и звать его в Москву взялся грек Стефан Юрьев, а не Мелетий. Явившись к Нектарию вместе с подьячим Оловенниковым, Стефан говорил: «Великий государь просит и молит тебя, чтоб ты изволил потрудиться для христианского дела – пошёл в Московское государство». Нектарий отвечал: «Ко всем нам прежде прислан был от великаго государя Мелетий Грек, и он знает, что я затем и приехал в Молдавскую землю, чтобы отсюда идти в Москву, но за войною мне никак нельзя было тогда проехать. С Мелетием мы послали к великому государю правила (известные свитки о царской и патриаршей власти), и по ним почему до сих пор ничего не сделано?» Тогда подьячий Оловенников объяснил патриарху, как Афанасий Иконийский заподозрил было подлинность привезённых Мелетием патриарших свитков, и хотя потом сомнения относительно их развеялись, однако правительство не решается собирать Собор и судить Никона без Вселенского патриарха, тем более что в Русской церкви теперь происходят и другие многие нестроения, для уврачевания которых необходимо присутствие в Москве патриархов. Нектарий сначала заявил было решительно: «Пойду, хотя бы мне и смерть принять, потому что я считаю великаго государя царём Вселенским, он единственный царь христианский, единственная наша надежда и похвала». Но затем стал колебаться, а когда получил какие-то письма из Константинополя, то и окончательно отказался от поездки в Москву, т.к. ему не позволено ехать на север. Причины колебаний патриарха Нектария относительно поездки в Москву исследователям понятны: из своих сношений с посланными от московского правительства и другими греками, имевшими сношения с Москвой, он убедился, с одной стороны, в том, что московское правительство всячески старается об осуждении и низвержении Никона. С другой стороны, что достаточных причин к осуждению и низвержению Никона в действительности нет. Из-за этого Нектарию, если бы он поехал в Москву, пришлось бы или встать на сторону пригласившего его правительства и, согласно его настояниям, осудить Никона, или же, следуя самому существу дела, своему убеждению и личным симпатиям, стать сторонником Никона, добиваться его возвращения на кафедру и тем вызвать к себе нерасположение московского правительства, вражду всех врагов Никона и в результате все-таки, вероятно, ничего не сделать для последнего. А между тем Нектарий после посылки им грамоты царю от 20 марта 1664 г., настаивавшей на возвращении Никона на кафедру, и лично в Москве мог, конечно, действовать только в том же духе – мира и всепрощения. Из-за этого Нектарий, опасаясь за полную неудачу в Москве своих примирительных действий, после некоторых колебаний, наконец, решительно отказался ехать в Москву. На эту его решимость, вероятно, повлияло и то обстоятельство, что он не получал никакого отзыва из Москвы на свою примирительную грамоту от 20 февраля, откуда он мог заключить, что она была принята в Москве неблагоприятно. Этот ответ на его грамоту от 20 февраля был написан к нему только в начале 1665 г. и вполне подтверждал его опасения, что его примирительные стремления по делу Никона в Москве не были приняты и вызвали в правительстве только неудовольствие. В своей ответной грамоте Нектарию государь заявляет, что заботы патриарха о примирении его, государя, с Никоном – дело самое желательное, но только «то твоего благословения тёплое прошение зело поздно поспе».